Зверинец верхнего мира

– Надо полагать, ты приходил не для того, чтобы чинить ей крышу или поправлять забор… Поверь мне, Электрическому Лису, привыкшему бывать в городе и днем, и ночью, что люди укладывают черепицу совсем не в том порядке, в каком пальма растит на себе листья, не просторно, с большими пустотами, не так, чтобы сквозь крышу проникали солнечные лучи, а наоборот, плотно, на манер рыбьей чешуи, так, чтобы кровля не пропускала дождевую воду. Что же касается забора, то от зарослей тростника его отличает…

– Перестань, не то я хлестну тебя по острой морде ремешком, как это уже было, когда ты пустился в неуклюжие сравнения насчет ее преждевременной полноты!

– О полноте я не сказал ничего плохого. Только услышав ее жалобу на соседок, которые говорят, что она в последнее время подурнела – тяжелые бедра, растет живот и по утрам у глаз синие круги, – я вежливо заметил, что по сравнению с настоящей тучей она еще очень стройна, тонка, легка при ходьбе, а круги у глаз – это украшение, великая награда синих небес каждому, кто… в общем, этим гордятся.

– Совсем не обязательно тебе было с ней заговаривать. Она могла бы заподозрить, что я не человек, а дух.

– Ты и сам во многом вел себя не по-человечески, никогда ее не бил, не принуждал к соитию силой, а только входя будил ее легким поглаживанием по волосам. Она и без моей подсказки могла бы догадаться, что ты не человек, а бес.

– Иногда в Пыльном мире тоже бывает нежность, и не знаю, способен ли я на проявление нежности после того, как я тысячу лет простоял костяным столом. И такое неожиданное освобождение!

– Ну вот я и не пойму, что влекло обратно в прошлое, в позабытый миг моего друга, Белого Единорога. Я на него обиделся, чуть ли не смертельно. Он привык повелевать, он привык отдавать приказы и одним своим властным покачиванием витого рога заставил меня, как жалкого слугу, идти следом за ним, а ведь он больше не имел надо мной никакой власти, сам лишенный чина, сам сосланный стол. Нет, что-то другое, только не рабский страх, заставляло меня теперь следовать за ним к прошедшему мигу его счастья, хотя, что такое счастье, я знал, мне казалось, и, казалось мне, что оно находится совсем в другом времени. В будущем, в том самом будущем, о котором я только слышал. Туда, так далеко, я никогда не заходил…

– Тебе достаточно было только каких-нибудь чертежей или инсектицидов для обработки норы против блох.

– …но оттуда, оттуда ветром приносило обрывки таких судеб и такие блестящие осколки, что по ним можно было догадаться: там у них нет непроходимой границы между нами, бесами, и людьми, чинов тоже нет, нет и небесного формализма, и звездное небо – не корыстная таблица для нанесения унылых похвал, доступных начальству, не слезная жалоба одностороннего действия, а свод, воздвигнутый и расписанный искуснейшими мастерами, для того чтобы вызывать высокие чувства. И все это потому, что у них там появилась недорогая бумага и еще цветная печать… Никому, кроме Белого Единорога, я не открыл своих преступных мыслей, а тем временем Единорог тащил меня в прошлое, как полоумный, ничего не слыша, и восклицал: «Ты должен ее увидеть! Во все времена женщина стоит небесных сводов». Из всего этого я только и мог заключить, что мой друг тысячу лет как безумно влюблен, и мне оставалось лишь ждать, когда все это пройдет, пока же во всем с ним соглашаться, поскольку никто не может вразумить влюбленного единорога. Оставалось идти за ним в тот счастливый миг, в ту счастливую ночь, и быть ручным лисом, немой послушной тварью на ремешке. Пройти по деревне, чтобы увидеть ее спящей, похожей на девочку, с тонким лицом и большими губами, а потом, в который уж раз, – ведь я же научил его длить бесконечно, возвращать себе всякий раз по прошествии эту ночь, – услышать от него: «Пойди погуляй, остальное я должен видеть один».