Зверинец верхнего мира

И мой дух был раздроблен на восемнадцать частей и водворен в бивни девяти серых слоних. Эти слонихи с тех пор постоянно держались вместе, вместе купались, вместе отражали притязания самцов, унизительные для моего гордого духа, вместе, все девять, были убиты на одной и той же охоте, в один и тот же день правителем города Ути и его гостями, тогда мой дух, заключенный в восемнадцати белоснежных бивнях, воссоединил свои части при помощи столярного клея особого состава, которым пользуются косторезы и который пахнет желчью морского ангела, так что воссоединение принесло мне еще больше муки, чем раздробление, но и тогда мой гордый дух, крепко заключенный в оболочку морковеногого стола, не переставал страдать и стыдиться своей уродливой внешности, вспоминать о той, кого любил, о том океане, о мальчике, который всегда спал в том же доме, но даже если бы проснулся, все равно не узнал бы меня. Я не рискнул бы прийти к ним в моем истинном облике, для них, мой друг, я так и оставался бродячим ловцом ушастых ежей. И еще скажу тебе, что куда больше страдания, чем раздробленность, унылая обработка резцами, выворачивающая тошнота от столярного клея (и разум тоже тошнит), приносили моему самолюбию острые локти писцов – это мне-то, привыкшему к нежности чайной розы и огородной мяты. А моему чувству слова доставляли страдания плоские выражения судейских чиновников. А какие гадкие слова они царапали на мне перочинными ножичками, а каких немытых девок водили по ночам, и ведь в судебной палате не было другой мебели, кроме костяного стола. И как я тосковал под крышей из пальмовых листьев по изысканной поэзии Верхнего Мира и как сожалел о своей горячности, о том, что я так жестоко с тобой обошелся!..

– Тем не менее он прогонял меня прочь, а я, Электрический Лис, ожидая, пока ему все это надоест, – ведь всякое удовольствие портится, если его бесконечно повторять, – совершал долгие увеселительные прогулки вокруг города и нередко подзадоривал быкоголовых на скорую расправу с Единорогом, которой все равно не должно было случиться, или таскал кур где-нибудь в соседних городишках, а то совершал увеселительные прогулки во времени, которые так же полезны для духа, как и прогулки на свежем воздухе: в ушах свистят века, тысячелетия складываются из них так же медленно, как из минут часы или как дни из часов. Когда меня обтекает время, только не с обычной скоростью, а с той, с какой я несусь ему навстречу на подводном велосипеде марки AZIIIER, из меня выветривается все злое, дурное, вся моя раздражительность, вся моя ярость к паразитам, все недовольство моей неустроенной лисьей жизнью. Люблю я также выныривать тут и там, облизывать заветренный кончик носа, чтобы он сиял, будто покрытый лаком, при свете солнца или луны, или звезд. А ночь, в которую я попал, немного промахнувшись к возвращению Белого Единорога (может быть, годом позже: я не записал показания счетчика, но мог бы определить приблизительно ее времянахождение с точностью до месяца), была лунной. Я, как всегда, ожидал его за городом на убранном арбузном поле, а он не приходил, и тут я уже начал соображать, что ошибся; тогда я увидел женщину, зарытую в песок по самые плечи и стадо диких свиней, выходивших из лесу, медленно разбредавшихся по пустому полю в поисках чего-нибудь съедобного… «Что же нам делать?» – спросил Белый Единорог. Пока он любовался океаном (а он уверял меня, что всякий раз, всякий раз, когда повторялся этот миг, океан был другим), я уже успел кое-что придумать. Надо было изменить нашу судьбу, сделать нечто вроде того, что авторы книг делают со своими героями, когда придумывают фабулу: этак не нравится – а мы попробуем по-другому, и сложится совсем другая цепь событий. «Но ведь нельзя же пойти наперекор предначертанному», – сказал Белый Единорог.

– Мы и не пойдем, мы изменим предначертанное, и оно само займется нашим спасением. За один только счастливый миг мы расплачиваемся позором и жестокими муками, и чтобы спасти нас от этого, надо отвести время в другое русло, а не возвращаться всегда на один и тот же бережок. Я бы послушал, что скажет ворона Гу. Не думаю, что ей самой захочется на тот свет, если мы назовем ей день и час, когда она будет убита вишневой косточкой.

– …Мне приносят черную сливу, которую они называют человеческим глазом. Всего одну ягоду в год, на праздник весны. И если я, отведав черную сливу, кричу на восток, то это значит, что великая осенняя гроза обойдет Уба, а если я кричу на запад, они уходят, опустив голову, и переносят свои дома из бересты, легкие, будто лукошки, и скот перегоняют на вершины холмов, так они готовятся встретить осенние разливы рек.

– А известно ли тебе, что этой весной ты будешь убита вишневой косточкой из самострела Эр-ша?