Зверобой

– Выпьем еще? – спросила она хрипло, отстраняясь, и нерешительно сделала шаг в направлении кухни. – Если есть здесь что-то. Если оставили.

– Марьяш.

Ольга стояла у стены, подпирая ее плечом, как кариатида. Марьяна обернулась и всмотрелась в темноту коридора – он слепо уходил в глубь комнаты, через огромное окно лился с улицы свет нерастраченных фонарей. И все как-то стало проясняться: и усталость, и сиротливое чувство, будто что-то непоправимо закончилось, и ничего уже не исправить, и кому рассказать, как они с отцом сидели тут в последний раз, пили чай, ни о чем не говорили, потому что сказать им друг другу нечего, и морщины, расходящиеся от Ольгиных глаз, и боль оттого, что время, несмотря ни на что, на нее действует, как и на всех остальных – одинаково, – стирая, перемалывая, отнимая. Она вдруг остро почувствовала, как быстро, несправедливо быстро уходит жизнь, что даже голова кружится от этой скорости, что еще немного, и станет поздно – и тут, и там, и везде. И невозможно сделать ничего, чтобы время это сдержать. Вот и отец туда же. Несправедливо.

– Иди сюда, Марьяша, – снова позвала Ольга, все еще придерживая дом плечом.

Марьяна послушно шагнула: если уж стены на ней только и держатся, пусть и ее удержит.

Ольга обнимала крепко. Ни следа от вечной отстраненности. Будто решила что-то. А раньше не могла? Марьяна злилась и радовалась – одновременно – и не могла больше от этих качелей сдерживать слез.

– Ничего, Марьяша, ничего. Все наладится.

Ольга взяла ее за рукав плаща и стянула одним движением. В доме было прохладно, как будто проветривали, но Марьяна горела огнем.

Ольга оформила ее лицо в ладони и стала целовать – математически точно – в каждую новую грань. Слезы под ее губами высохли, просыпалась слепая страсть.

Марьяна вспомнила, как мечтала: отель, шампанское, халаты.

Но этого не случилось, случилось другое.

Ольга скинула свои каблуки, старый паркет обиженно вздрогнул, Марьяна сняла кроссовки и поставила их у двери, чтобы по полу не растекалась грязь. Сразу отправились в комнату Марьяны – свет зажигать не стали: Ольга не давала ей обнаружить очередные пустоты.

Легли на немую кровать, распахнутую, голую, с бледным матрасом по имени омхеа или туребек – стандартный набор непроизносимых букв. Ольга вниз, Марьяна – сверху. Было приятно так просто лежать, дышать разбросанными волосами, чувствовать вес. Ольга путешествовала руками по спине, Марьяна целовала шею.

Чувствовала себя вампиром – питалась этой теплой чужой жизнью, выданной ей за какие-то немыслимые заслуги. За злое и несправедливое лето, может быть, за потерю.

Марьяна села, чтобы снять толстовку. Ольга поднялась на локтях и смотрела на нее, оценивая: хороший ли достался приз? Стоило ли соглашаться?

Марьяна стянула одну за другой хлопковую чешую, осталась сверху незащищенной.

Ольга грелась в рубашке. Остановила ее нетерпеливые руки, сказала: «Погоди. Дай посмотреть на тебя».

И смотрела – как будто впервые.

Марьяна думала: ты – моя Красная книга, моя жажда, мой алкиной.

Как ты меня так мучила и зачем, почему ты не могла сразу меня полюбить и принять, почему ты так долго молчала, неужели нужно было вот такое что-нибудь, чтобы ты ко мне снизошла?

Но сама улыбалась.

Ольга ответила на улыбку так – потянулась и поцеловала.

В Марьяне все заиграло от прикосновения, когда Ольга, в одежде, прижалась к ней – голой наполовину. Что-то в этом было особенное, как будто отдаешь себя, ни о чем не жалея, и вот тебя раз – и приняли.

– Красивая ты, Марьяша, – сказала Ольга, откидываясь назад (волосы опять разлетелись). – А я уже нет. Тебе не понравится.

– Ну это я давай сама решу? – ответила резко. Вскинула руки свои, как пианистка, чтобы расстегнуть рубашку, но пуговицы плыли под пальцами.

– Я помогу. – Ольга быстро и буднично расстегнула пуговицы, показался черный лифчик, ну вот, здравствуйте.

Марьяна дрожала. Господи, думала она, просто непостижимо: как я ждала тебя и дождалась, бывает же. В мыслях объявился Демьян. Как он тоже не мог расстегнуть с первого раза. Но она не помогла ему – жестокая. Эта мысль была приятной. На контрасте выходило, что Ольга ее жалела.

– Снимешь? – спросила она, высвобождая Ольгу из-под руин рубашки и своей смелости.

– Сниму, что теперь. – Ольга сняла и юбку, и чулки, осталась в одном белье, решив, что достаточно так – пока, по крайней мере.

Марьяна смотрела и видела все – и шрамы, и несовершенства, и время, прошедшее с той ночи в квартире Ольги, когда ничего не случилось, – и чувствовала одну только нежность. Тени плясали на Ольгиной ключице, Марьяна провела по ней пальцами, но они ускользнули.

– Ты очень, очень красивая, – подытожила она, выдыхая.

– Да не ври ты, ладно. – Ольга поморщилась и потянула ее за руку. – Иди ко мне.