Зверочеловекоморок

Честно говоря, в безумных речах Цецилии всегда есть что-то чертовски интересное. Если я вам еще скажу, что она вегетарианка, то есть в рот не берет продуктов животного происхождения, если упомяну, что она три раза в день принимает душ и занимается йогой, если добавлю, что родилась она под знаком Тельца и ни один муж не выдержал с ней долее полугода, вы сами поймете, что суждениями Цецилии нельзя пренебрегать. Впрочем, я познакомил вас лишь с несколькими незначительными сторонами ее бурной жизни. Надеюсь, со временем вы лучше узнаете это чудовище, и тогда не один из вас разинет рот, подивившись богатству человеческой натуры.

— Она полная психопатка, — сказал отец, когда вернулась мама. — Неужели обязательно нужно посещать нас по десять раз на дню?

— На самом деле у нее золотое сердце, — сказала мама без особой уверенности. — Только когда поближе с ней познакомишься, становится понятно, что это за человек.

— А ты, кстати, где с ней познакомилась?

— Как где? В очереди за маслом. Я же тебе говорила.

— Ты говорила, что она твоя школьная подруга.

— Моя школьная подруга? — удивилась мама.

— Да, я тысячу раз от тебя это слышал. Мама, задумавшись, остановилась посреди комнаты.

— Кто же она все-таки: соседка по парте или по очереди за маслом? Решай, ради Бога! — взорвался отец, поглядывая на экран телевизора, где как раз сменилось изображение и теперь показывали вальцовку железнодорожных рельсов или что-то в этом роде.

Мама заморгала глазами, точно неожиданно проснулась.

— У нас на сберкнижке двадцать четыре тысячи. До конца года с грехом пополам, пожалуй, хватит… — негромко проговорила она.

Отец сразу сник:

— Уж он постарается подпортить мне репутацию.

— Ну, знаешь, все как-то устраиваются. И мы не пропадем.

— Не забывай, что у нас двое детей. Мы столько лет жили как студенты. Всё думали, настоящая жизнь еще впереди. А тут на тебе: седые волосы, первые болезни, куча забот и никаких перспектив.

— Я только мечтаю, чтобы не было хуже, — вздохнула мама.

Отец долго смотрел на бесконечно длинные рельсы, прокатываемые с разных сторон, а потом заговорил зловещим шепотом:

— Хоть бы уж эта комета наконец врезалась в наш проклятый шарик.

Я в этот разговор не вмешивался. Бессмысленно было объяснять родителям, что к нам приближается астероид, а никакая не комета и не метеорит. Что такое комета, только Богу известно. Одни ученые утверждают, что это разреженное облако молекул газа, другие — нечто совершенно противоположное. Метеоритов же на Землю ежедневно падают миллионы, и ей хоть бы что. Астероид — другое дело, это гораздо более крупное небесное тело, и на астероид мы с отцом могли бы рассчитывать. Впрочем, отец, похоже, просто хорохорится, а в душе боится космической катастрофы. Для меня же это единственный выход. Когда иной раз подумаю, что рано или поздно придется зарабатывать на жизнь, а может, даже растить детей, этих безжалостных маленьких эгоистов, меня в холодный пот бросает и я готов немедленно прыгнуть с обрыва в омут или совершить еще какое-нибудь безумство.

Я немного поел безо всякого аппетита. Отец пошел посоветоваться с сослуживцами, мама вытащила мольберт со своей катастрофической абстракцией, а я приготовился к мучительной борьбе с оставшимся до вечера временем, которое имеет обыкновение тянуться немилосердно долго.

От нечего делать я отправился в комнату к пани Зофье. Из ее окна хорошо виден красный кирпичный флигель. В каждой квартире кто-нибудь копошится. Старушки, примостившись у подоконников, присматривают за играющими во дворе внучатами. Кто-то ссорится с женой, какая-то девица гримасничает перед зеркалом, безмозглый малыш стучит пальцем по стенке аквариума, не понимая, что рыбы не переносят вибрации. Я смотрел на людей за прозрачными стеклами, в которых отражались весенние облака, и пытался угадать, что они думают об этом астероиде и о конце света или, по крайней мере, о своей жизни, своей судьбе.

И вдруг я ощутил непривычную тоску. Меня потянуло в зеленую долину с болтливой речкой, со старой усадьбой, которую я называю золотой, хотя ее побеленные стены просто сильно пожелтели от времени, захотелось опять очутиться в том удивительном городе, услышать вечерний колокольный звон, увидеть высокие кусты дикого тмина, окунуться в воздух, в котором, будто вода в нагревшемся за день пруду, чередуются теплые и холодные слои. И только тут я понял, что значит — тосковать о чем-то былом. Раньше со мной такого не случалось. Мама и пани Зофья вообще никогда не тосковали. Один только отец имел на это право и часто с жалостью и умилением вспоминал далекие края, в которых родился и вырос и которые остались далеко за границей.

В общем, на глаза у меня навернулись слезы, я почувствовал себя как будто немножко лучше и благороднее других и отчетливо осознал, что никто меня не понимает. Переполнившая сердце странная сладость разлилась по всему телу, и я сунул руку под матрас, где лежал дневник пани Зофьи.

Вытащил его и раскрыл на последней записи.