Зверочеловекоморок

— Пока неизвестно. Постарайся хорошо сыграть. Ну-ка, покажи, как ты будешь говорить.

— Смотри не трогай эту загородку. Ну видишь, говорил я тебе, противная девчонка!

— Э-э, сынок. Это кино, тут надо все показывать. На твоем лице сперва должен отразиться испуг, а потом злость. Гляди.

И показал так здорово, что какая-то сидевшая рядом женщина схватила в охапку свою тринадцатилетнюю дочурку и смущенно принялась извиняться.

Маленькая Дака между тем вырывала из рук томящихся в ожидании родителей разные предметы, громко вереща:

— Я это хоцу.

Потом Дака стала требовать, чтобы ей подняли крышку рояля, который она называла «лоялем». Но тут пришел Щетка и спросил:

— Вызубрил роль, Гжесь? Тогда пошли на площадку.

Все родители косо на меня поглядывали уже с той минуты, когда я получил листок с текстом роли. Теперь же они проводили меня глазами, полными непритворной ненависти.

Таинственная площадка оказалась громадным сумрачным залом — ужасно серым, облупленным, пропахшим пылью и паленой резиной. Около большой кинокамеры у деревянной стены с кривыми окнами сидели в полутьме какие-то люди, разложив перед собой промасленные бумажки, и молча закусывали. Кое-где белели огромные плакаты с надписью «Курить запрещается», а под ними суетился Щербатый с длинной сигаретой в зубах.

— Поди сюда. Представься пану сценаристу, — сказал он.

Я пожал руку очень толстому человеку в очках, сидевшему на брезентовом стульчике. Почему-то я сразу догадался, что он терпеть не может детей.

— Пан сценарист тоже дебютант в кино, — добавил Щербатый, а пан сценарист скромно потупился, хотя видно было, что ему приятно это слышать.

— Замечательный павильон, — сказал он. — Просто волшебный: захочешь, появятся дворцы и замки, высокие деревья и горы, и даже река, если понадобится. Ты не ощущаешь тайного трепета, переступая порог этой фабрики чудесных снов?

— Нет, не ощущаю, — неизвестно почему сказал я правду.

— Новое трезвое поколение, — рассмеялся сценарист и с явным отвращением погладил меня по голове. — А кого молодой человек будет играть?

— Наверно, Птера, отрицательного персонажа, — сказал Щербатый, разглядывая меня через какой-то приборчик.

— Я его немного другим воображал, — пробурчал сценарист.

— Это кино, уважаемый, здесь не воображать надо, а вкалывать, — сказал Щербатый, а я понял, что с паном сценаристом можно не считаться.

Тут к нам подошел бородатый человек, деловито жующий бутерброд. В свободной руке он держал термос. Бородач как-то так на меня посмотрел, что я почувствовал к нему симпатию. Вдобавок он немного смахивал на Себастьяна. У обоих была грусть в глазах.

— Ну как, светики готовы? — спросил Щербатый.

— Светики всегда готовы, — ответил человек с бородой, отхлебнув чаю. Потом неторопливо закрутил крышку на термосе и громко крикнул: — Зажечь свет!

В разных углах зала, как эхо, зазвучали голоса:

— Зажечь свет!

— Включай десятку!

— Давай полный!

А я сообразил, что человек с бородой — оператор, а светиками Щербатый называет его помощников. Но светики были не очень-то готовы: бородатый оператор еще битый час бегал, глядя через темное стеклышко на прожекторы и выкрикивая что-то непонятное:

— Шире шторки… Опусти шторку… Поставь негра… Поближе к пацану.

Щербатый объяснил, что я должен делать. Задание было несложное. После слов «не трогай эту загородку» и перед словами «видишь, говорил я» мне следовало шлепнуть девчонку, мою партнершу, которой оказалась Дака. За ней, конечно, притащился котенок и сразу стал играть с электриками, напрочь позабыв, зачем он здесь. Щербатый сказал мне, что у котенка есть дублер, то есть заместитель, который будет вместо него играть в трудных или опасных сценах. А этот возомнил себя актером и уже немного зазнался.

Потом, когда наконец дали полный свет, все принялись друг на друга шикать. Стало тихо, только где-то в глубине зала стучали молотками рабочие. Нас с Дакой поставили перед камерой. Спинка стула должна была изображать эту таинственную загородку. Опять все закричали наперебой с разными интонациями: «Готовы… Готовы? Готовы!»

Потом Щербатый крикнул: «Камера!», какая-то девица хлопнула у меня перед носом одной черной дощечкой о другую и что-то прокричала противным голосом, а я сказал то, что от меня требовалось. Но только я собрался ударить Даку, как увидел ее глазки, похожие на смородинки, и в них такое уважение, что, вместо того чтобы ударить, я погладил ее по спине, ну, может, чуточку ниже. Кстати, все это продолжалось не дольше трех секунд.

— Стоп! — крикнул Щербатый. — Никуда не годится. Ты же должен был ее ударить.

— Она будет плакать…

— Ты лучше о себе заботься. Сниматься хочешь?

— Хочу.

— Тогда не халтурь, а делай, что тебе говорят.

И все повторилось заново. На этот раз я здорово приложил Даке. Она завопила и с ревом кинулась в темноту зала.

— Стоп. Хороший дубль! — завопил Щербатый.

Девица с черной хлопушкой вылезла из-за камеры ужасно злая.

— Ты почему переврал текст?

— Я не перевирал.

— Как это? Вместо «не трогай эту загородку» сказал «не трогай этой загородки».

— Потому что так правильнее.