Зверочеловекоморок

Под нами уже не было земли, вообще, кажется, ничего не было. И я стал отрывать ладони Терпа от своих плеч, а он медленно и взволнованно повторял: «Не бойся. Везде одно и то же. И там всего лишь отражения наших мыслей, наших желаний, наших надежд».

Утром у меня не было времени размышлять над этим сном, хотя я и недоумевал, с какой стати Терп взял в привычку являться ко мне по ночам, словно бы нанося ответные визиты. Притом в такие моменты, когда я совершенно беспомощен, скован пассивностью, этой странной силой наших снов.

Я очень спешил, но все же успел спрятать раковину с южных островов в шкаф со старой одеждой, а перед тем из любопытства на секунду вытащил пачечку заработанных денег. Раковина опять начала шуметь, точно обрадовавшись вновь обретенной свободе. А я подумал, что непонятно, почему все видят в этих далеких островах столько волнующей экзотики, столько магической поэзии и таинственности. Мне, например, гораздо более интересной и загадочной кажется Исландия, диковинная страна, вырезанная из лавы, безлесная, пустынная, черная, пугающая, печальная, населенная духами и мороками, управляемая древними богами викингов Вотаном и Тором. Честно признаться, я не в восторге от обитателей южных краев, про которых говорят, будто они – воплощение радости жизни, энергичны, темпераментны и довольны собой – и все оттого, что беззаботно верят в человеческий разум. На мой взгляд, куда симпатичнее угрюмые скандинавы, всегда беспричинно озабоченные. Впрочем, не знаю, возможно, я чего-то напутал, но что поделаешь, если меня раздражают люди, довольные жизнью, наслаждающиеся ею, так и брызжущие весельем. Я, например, особых оснований для радости не вижу.

Я помчался на съемки и по дороге наткнулся на одного такого любителя хорошо пожить, а вернее, поесть. В школу идти было еще рано, но Буйвол, поставив на землю ранец, уже сидел под акацией возле памятника заслуженному педагогу.

– Сегодня нас долбанет эта комета. Всем кранты, – простонал он голосом великомученика. – Ох, как у меня башка трещит.

– Чего так рано?

– Дома конец света. Судный день. Э-э, говорить не хочется. – Он облизал кончиком сухого языка запекшиеся губы. – За глоток пивка я готов остаться на второй год.

– В твоем возрасте употребление спиртных напитков противопоказано. Это ослабляет память, замедляет рост и калечит нервную систему.

Он хотел дать мне пинка, но сил не хватило. Со страшным стоном повалившись на цоколь памятника, Буйвол задремал, не замечая хлеставшего его холодного весеннего ветра.

В автобусе я сел на вчерашнее место. Довольно долго сидел, скованный волнением, пока не услышал торопливые шаги. Кто-то без единого слова уселся со мной рядом. Я незаметно скосил глаза. Майка, поигрывая знакомым поводком, наблюдала в окно за лихорадочной суетой съемочной группы. Она была такая красивая, что у меня сжалось сердце, хотя я старался ритмично чередовать вдохи и выдохи. На меня Майка даже не взглянула, хотя виновата была исключительно сама.

– А где пес?

– Рамзес? Он поедет в следующем автобусе с паном Щеткой. Все из-за этого котенка, Пузырика или как его там.

Мне было немного обидно, что именно ее Господь Бог наградил такой красотой, которая, к несчастью, меня притягивает. И я заставил себя думать о том, что все это бессмысленно, что комета уже близко и изменить что-либо поздно.

– Ты на меня сердишься? – неожиданно спросила Майка таким голосом, что у меня задрожали коленки.

– Нет. С какой стати? Чего мне на тебя сердиться?

– Ну и прекрасно. Терпеть не могу, когда на меня дуются.

К ее прическе явно приложил руку искусный парикмахер со студии. А ведь других девчонок только слегка, словно по большому одолжению, подкрасили. Это тоже давало повод для размышлений. И я снова напомнил себе про астероид.

– Поедем сегодня обратно вместе?

– А Дориан? – с горечью спросил я.

– Ой, не могу! Ты тоже ревнуешь?

Я уже готов был взорваться и раз и навсегда выяснить целый ряд вещей, хотя бы значение этого странного «тоже», но вдруг почувствовал такую безнадегу, что закрыл рот и тупо уставился на Пузырика, который осторожно и ловко цеплял лапкой концы шнурков водителя автобуса.

– Почему ты молчишь? Меня это мучает, – не выдержав, шепнула Майка.

– Тебя все мучает.

Она прислонилась ко мне плечом.

– Ну кончай валять дурака.

– Хорошо, кончил.

– Значит, дружба?

– Дружба.

– Дай руку.

– Зачем?

– Дай. Я тебя очень прошу.

– Э-э, бабские капризы.

– Может, и капризы, но мне ужасно хочется.

– На нас все смотрят.

– Плевать! Прошу в последний раз.

На аэродроме моросил редкий дождичек, что-то наподобие обнаглевшего тумана. Над камерой, к которой здесь относились как к принцессе на горошине, ассистенты оператора раскрыли большой зонт. Бородатый Команданте ел запоздалый завтрак, глядя, как рабочие при участии на диво деятельного режиссера укладывают рельсы словно бы узкоколейки. Сценарист с самодовольной улыбкой увлеченно строчил что-то в своем толстом сценарии, время от времени сообщая, что сочинил новые, более глубокие и более философские, диалоги.