Зверская ферма

Прошло несколько лет. Уходили год за годом, а с ними проносилась и краткая жизнь животных. Настало время, когда никто на ферме не помнил прежних дней до Восстания - кроме кобылы Кашки, осла Бенджамина, ворона Моисея и нескольких свиней.

Скончалась коза Мюриель. Расстались с жизнью старые псы Блюбель, Джесси и Пинчер. Давно не было в живых фермера мистера Джонса, он умер в больнице для алкоголиков на другом конце страны. Снежок был забыт совершенно. И Боксера позабыли все, кроме тех, кто когда-то дружил с ним. Кашка сильно погрузнела и одряхлела, ноги у нее не гнулись в суставах, а глаза слезились. Прошло уже два года с тех пор, как она достигла пенсионного возраста, но еще никто на ферме до сих пор не был отпущен на покой. Толки о выделении для престарелых ветеранов специального уголка на пастбище давно заглохли. Наполеон стал матерым кабаном весом в полтора центнера. Визгун так разжирел, что едва разнимал заплывшие салом веки. Только старый Бенджамин почти не изменился, разве что морда поседела да со времени смерти Боксера он стал еще более замкнут и угрюм.

Число обитателей фермы теперь порядком возросло, хотя и не в такой значительной степени, как когда-то предполагали. Для родившихся на ферме животных Восстание было лишь туманным преданием, известным с чужих слов. Те же, кого ферма купила в последние годы, и вовсе до своего появления здесь не слыхали ни о чем подобном. На ферме трудились три новые лошади, помимо Кашки - красивые и сильные, хорошие работяги и добрые товарищи, но уж очень глупые. В изучении алфавита ни одна из них не могла продвинуться дальше буквы "Б". Главным образом, со слов Кашки, к которой они питали почти дочернее почтение, они затвердили все, что им рассказали о Восстании и принципах Зверизма, но вряд ли многое поняли из сказанного.

Ферма стала теперь успешным предприятием и улучшила свою организацию она даже расширилась за счет двух соседних полей, купленных у мистера Пилькингтона. Ветряная мельница была в конце концов благополучно достроена, на ферме была теперь своя собственная молотилка и сеноэлеватор, прибавилось несколько новых хозяйственных построек. Вимпер приобрел себе высокий двухколесный экипаж.

Ветряная мельница, правда, электроэнергию не вырабатывала. На ней мололи кукурузу и получали с этого неплохой доход. Строилась другая мельница, и говорили, что когда ее достроят, на ней-то все-таки будет установлена динамо-машина. Но об изобилии, о котором когда-то учил животных мечтать Снежок - о стойлах с электрическим освещением, водопроводом с горячей и холодной водой, о трехдневной рабочей неделе, - больше не поминали. Наполеон отверг эти идеи как противоречащие духу Зверизма. "Истинное счастье, - говорил он, - состоит в усердном труде и скромной жизни".

Как-то так вышло, что ферма разбогатела, нисколько не сделав счастливее самих животных, - за исключением, конечно, свиней и псов. Может быть, так получилось, отчасти оттого, что свиней и псов развелось слишком много. Не то чтоб эти создания сидели без дела. Как не уставал разъяснять Визгун, организация, учет и контроль не оставляли свиньям ни минуты покоя. Значительная доля этих забот была такого рода, что прочие животные, по своему невежеству, ничего в них не понимали, и поэтому сами не могли принять в них участие. К примеру, Визгун говорил, что свиньи ежедневно вынуждены затрачивать неимоверные усилия на загадочные "планы" и "отчеты", "сводки", "протоколы" и "докладные". Они представляли собой большие листы бумаги, которые необходимо было исписать как можно гуще, после чего их обычно сжигали в печи. Визгун говорил, что эта работа имеет чрезвычайное значение для благосостояния фермы. Возможно, что так оно и было, но, во всяком случае, никакой пищи своим собственным трудом ни свиньи, ни псы не производили, а их было много, а отсутствием аппетита они никогда не страдали.

Что касается остальных, то жизнь их шла как всегда. Обыкновенно они терпели муки голода, спали на соломе, пили воду из луж, трудились в поле, зимой страдали от стужи, летом от мух. Иногда те, кто постарше, напрягали свою слабую память и пытались разобраться, как они жили в первые дни после Восстания, сразу после изгнания Джонса - лучше или хуже, чем теперь. Но из этих попыток ничего не выходило. Им не с чем было сравнивать свое теперешнее житье, не с чем было иметь дело, кроме сводок Визгуна, которые неизменно свидетельствовали: жизнь становится все лучше и лучше. Животные сошлись на том, что этот вопрос неразрешим, да и времени думать над такими вещами у них было немного. Только старый Бенджамин был уверен, что помнит каждый самый незначительный эпизод в своей долгой жизни и знает, что никогда не было - да и не могло быть - как-то особенно лучше или хуже. "Голод, лишения и разочарования, - говорил он, - это неизменный закон жизни".