Звезда

Как-то поздно вечером в блиндаж зашел Бугорков. Он принес письмо Травкину от матери, полученное только что с почты. Мать писала о том, что она нашла красную общую тетрадь по физике, его любимому предмету. Она сохранит эту тетрадь. Когда он будет поступать в вуз, тетрадь ему очень пригодится. Действительно, это образцовая тетрадь. Собственно говоря, ее можно было бы издать как учебник — с такой точностью и чувством меры записано все по разделам электричества и теплоты. У него явная склонность к научной работе, что ей очень приятно. Кстати, помнит ли он о том остроумном водяном двигателе, который он придумал двенадцатилетним мальчиком? Она нашла эти чертежи и много смеялась с тетей Клавой над ними.

Прочитав письмо, Бугорков склонился над рацией, заплакал и сказал:

— Скорей бы войне конец… Нет, не устал. Я не говорю, что я устал. Но просто пора, чтобы людей перестали убивать.

И с ужасом Катя вдруг подумала, что, может быть, бесполезно ее сидение здесь, у аппарата, и ее бесконечные вызовы Звезды. Звезда закатилась и погасла.

Но как она может уйти отсюда? А что, если он заговорит? А что, если он прячется где-нибудь в глубине лесов? И, полная надежды и железного упорства, она ждала. Никто уже не ждал, а она ждала. И никто не смел снять рацию с приема, пока не началось наступление.

Заключение

Летом 1944 года войска, сметая сопротивление слабеющей немецкой армии, проходили по польской земле.

Генерал-майор Сербиченко догнал на своей машине группу разведчиков. В зеленых маскхалатах, друг за дружкой, шли они по обочине дороги, ловкие, настороженные, готовые в любую минуту исчезнуть, раствориться в безмолвии полей и лесов, в неровностях почвы, в мерцающих тенях сумерек.

В идущем впереди разведчике генерал узнал лейтенанта Мещерского. Остановив машину и просветлев, как всегда при виде разведчиков, генерал спросил:

— Ну что, орлы? Варшава на горизонте. А видали — до Берлина пятьсот километров осталось! Чепуха. Скоро там будем.

Он внимательно разглядывал разведчиков, потом, охваченный каким-то печальным воспоминанием, хотел еще что-то сказать, но осекся и махнул рукой:

— Ну, счастливо, разведчики!

Машина тронулась, а разведчики, постояв немного, снова двинулись в путь.

Ю. Капусто. Наташа [15]

В полевом госпитале

Наташа решила не ждать повестки военкомата. Ночью она собрала свой вещевой мешок, повязалась большим шерстяным платком и, не дождавшись рассвета, сбежала по лестнице. Было еще темно. Она шла по опавшим листьям вдоль пустых московских бульваров, мимо баррикад, мимо противотанковых ежей, на запад, на юго-запад, в холодную ширь Калужского шоссе. Ни воинского удостоверения, ни командировочной у нее не было. Часовым она показывала комсомольский билет. До Красной Пахры ей верили. Между Пахрой и Архангельским (очевидно, фронт был где-то совсем недалеко) ее арестовали и отвели в штаб части. Из штаба Наташу направили не на самый передний край, а только в полевой госпиталь.

Начмед госпиталя встретил ее сухо:

— Образование?

— Трехмесячные курсы РОКК.

— Гм… маловато. Мало для медсестры. А кроме?

— Три курса литфака.

— Это еще туда-сюда. Пожалуй, даже достаточно… для писаря сортировочного отделения.

— Для писаря?

— Да. возможно, что справитесь.

Писарем?! Неужели для этого она шла сюда? Да она что угодно готова делать — мыть полы, горшки выносить, — только не писарем! Бумажная работа! И все это, недолго думая, она выложила начмеду.

Он слушал молча и вдруг закричал:

— Кру-гом! Марш из палатки!

Еще никогда никто так не кричал на нее. Наташа выбежала из палатки начмеда. Он вернул ее:

— Поворотов не знаете? Кру-гом!

И Наташа сделалась писарем.

Писать. Без конца писать. Называется — человек воюет! Что же делать, раз это нужно. Писать по-русски и по-латыни. Выводить буквы старательно и аккуратно. Ну и фронтовик!

— Но ведь вы добровольно стали солдатом, — говорил начмед. — Да или нет? Чего ж возмущаться?

Через неделю начмед мимоходом похвалил ее почерк. Показалось, что это издевка. Почерк! Тоже воинское мастерство! Она смолчала.

— Теперь вы умеете поворачиваться и знаете, в чем горькая соль солдатского ремесла, — сказал начмед. — Ни в чем не раскаиваетесь?

— Нет.

— Скоро будете принимать присягу.

И еще через три недели:

— Теперь я могу допустить вас непосредственно к раненым. Сдайте бумаги сержанту…

* * *

В палатке было холодно и дымно. Около печки лежала груда сырых дров. Наташа пыталась разжечь эти дрова и бумагой, и без бумаги, и керосином и солидолом, выпрошенным у шоферов, — печка не разгоралась.

Она откинула снизу брезент, который закрывал вход в палатку, и выглянула наружу.

Промозглый ветер пробежал под койки.

Из трубы над соседней палаткой валил густой дым и задорно вылетали озорные, веселые искры.

В этой палатке работала дружинница Ийка.

Наташа захлопнула брезент и снова — наверно, в седьмой уж раз! — принялась за растопку.