Звезда

Между двумя трупами — сверху и снизу — лежал на носилках молодой лейтенант с перевязанной головой. Из-под повязки выбивались волосы. Черты лица были мягкие, не совсем определившиеся. Темные брови сдвинулись, должно быть от боли, и лицо сразу стало взрослей.

Наташа вынула его документы и прочла: «Владимир Митяй. Проникающее ранение в височную долю».

* * *

Госпиталь переезжал с места на место.

Вот и Петрищево, где замучили Таню.

— Наверно, она ждала нас, — говорила Наташа Ийке. — Помнишь, во всех довоенных кинокартинах о войне в последнем кадре в село врывались свои.

На месте деревень из пепелищ вставали трубы Девушки в неуклюжих ватных брюках грелись у теплых кирпичей сожженных хат, быстро раскидывали палатки, расставляли койки, пытались здесь, в грохоте канонады, среди снегов и пожарищ, создать что-то похожее на уют.

Немало хлопот доставляла и корова, приведенная Наташей. Приходилось для нее ставить палатку, добывать корм, на грузовике перевозить ее с места на место.

За коровой по очереди ухаживали все, кроме Ийки.

Как-то вечером, когда дежурной по хлеву была Наташа, Ийка подошла к палатке и остановилась у входа.

— Наташа, — сказала она робко, — руки мои по дельной работе стосковались. Дай хоть разочек мне подоить.

— Я могу тебе на целые сутки дежурство свое уступить, — обрадовалась Наташа. — Входи.

Ийка вошла. Наташа подметала палатку.

— Ишь ты, и тепло и сухо, — поразилась Ийка. — И корму запасы. А я так думала, — сказала она откровенно, — что вам без меня тут не обойтись.

— Нам, и правда, без тебя трудновато, — сказала Наташа.

— То и видно, конечно, что умелой руки тут нет, — заметила ободренная Ийка. — Неплохо, конечно, а все же не так, как положено. Стойло лучше бы переставить. И сена маловато.

Она подошла ближе и внимательно осмотрела корову.

— Не так вы ее доите. Видишь? Молоко остается. Эх ты, Бурка несчастная!.. — Она участливо похлопала корову по спине.

— Хочешь, мы тебя здесь ответственной сделаем? — спросила Наташа.

Ийка взяла в руки щетку.

— А кожа какая… Разве так положено?

Утром она сказала Наташе:

— Я думала — не допустишь ты меня до Бурки. Скажешь: вот, на готовенькое пришла. Хочешь, я тебя за это научу печки топить?

— Да я уж сама умею.

Ийка даже огорчилась:

— Откуда же?

— Подглядела, как ты топишь.

— Ишь ты какая! Ну, тогда я про белье один секрет знаю. Меня вчера комиссар опять хвалил. Получается и скоро и бело. Только чтоб никому больше не говорить.

* * *

Ночь. В палатке прикручена лампа. Только слышен бессвязный, взволнованный бред. Всю ночь напролет Наташиных раненых душат, режут и жгут. И люди с оторванными руками снова просятся в бой, чтобы дать исход своей непомерной боли.

Наташа проводит ладонью по влажному лбу. Раненый успокаивается или молча скрипит зубами. «Сибиряк», догадывается Наташа. Или слышится мягкий, ласковый украинский говор:

— Ой, сестренка, а головка болыть, болыть, и в ухо стреляв. Та деж мий штык, сестричко?

Раненый приподымается и в изнеможении падает на подушку.

— Да ты, нияк, моя Ксана? А я думав, шо це сестра Пидыйды, голубко моя. Ишь яка рука-то добра. У кого ще така, як у Оксаны.

— Страшно, — тихо говорит майор на соседней койке. — Умирать человеку — всегда одному.

— Не уходи, сестренка! — просит ее лейтенант Митяй. — Когда ты сидишь рядом, кажется мне, что мы с тобой улетаем далёко-далёко, а каменная голова остается внизу, на подушке.

Невидящие блестящие глаза лейтенанта Митяя широко раскрыты.

Каждый звук, каждое движение, даже луч света, стук упавшего карандаша пронзительной болью отдаются в висках.

— Потерпи, Митяй, — шепчет Наташа. — Знаешь, выздоровление — тоже подвиг.

Палата «черепников» похожа на ясли, где собраны дети разных возрастов. Сознание приходит не сразу, и не все мозговые центры включаются одновременно. Один еще не говорит, но уже все понимает, другой говорит, но не помнит своего имени, третий хочет что-то написать сестре и без конца рисует кружочки и стрелки. Хочется как можно скорее вернуть каждому дар слова и мысли. Но «черепники» поднимаются трудно и медленно. Стоит заторопиться, резко повернуть носилки, хлопнуть брезентом — раненый вскрикивает и хватается за повязку. За каждым шагом своим приходится здесь следить.

* * *

Наташа взбивала мыльную пену в узком деревянном корыте. Перед корытом горой лежали бинты, дальше — сваленные одна на другую солдатские гимнастерки и в стороне — простыни. Из палатки комиссара выскочила Ийка. Она подбежала к Наташе и ревниво поглядела на простыни. В руках Ийка держала небольшую бумажку.

— Ой, какие белые! — сказала Ийка. — Теперь не меня комиссар будет хвалить.

— Так это ведь ты меня научила.

— Что ж, что я. А хвалить будут тебя.

— Ну, хочешь, я разучусь?

Ийка расхохоталась.

— Нет уж! — Она стала осматривать гимнастерки. — Здорово! Просто здорово! Даже лучше, чем у меня. — От гимнастерок она вернулась к простыням. — Нет, Наташка, правда, как-то обидно чуточку, а все-таки мне на тебя своих секретов не жалко, честное слово. — Она посмотрела бинты на свет. — Потому что ты простая и не вредная. Не то что я.

— Ну какая же ты, Ийка, вредная?