Звезда

Классная пыталась галопом пройтись по заданиям, особенно по тем, на которых большинство засыпалось во время пробного ЕГЭ. Но разве можно за несколько уроков объять необъятное? Я, конечно, волновался, но не так, чтобы с ума сходить. А как не волноваться? Всё-таки до двадцать седьмого мая, когда у нас будет реальный тест по русскому, оставалось всего ничего. Но! Во время пробного теста я умудрился набрать шестьдесят семь баллов, а минимальный порог – почти в два раза меньше. Так что, по теории вероятности, я хоть как должен был справиться.

Интересно, но классная, наш мужественный Иван Валентиныч, мизантроп в целом и детоненавистница в частности, вдруг воспылала ко мне добрыми чувствами. Изменила своё отношение ко мне сразу после травмы. То есть до – на дух меня не переносила и всячески придиралась, а после – резко стала обращаться по-другому. И говорила ласково, насколько возможно, и откровенно вытягивала. Например, сначала интересовалась, готов или нет. И если я отвечал, что готов, то спрашивала дальше. Если признавался, что нет, сообщала, что спросит на следующий день. Я готовился и получал пятак, на худой конец – четвёрку. Так что в последней четверти по её предметам у меня всё было в ажуре. Все просто недоумевали: «Что стало с нашим беспристрастным Валентинычем?» Меня подкалывали – каким это образом я её подкупил. А уже позже мать сказала мне, а той – Ирина Борисовна, что у Валентины Ивановны сын тоже занимался спортом. Когда-то. Не футболом, атлетикой вроде. Но получил серьёзную травму, долго восстанавливался, ходить начал, но в спорт так и не вернулся. Вот, видимо, и сочла она меня другом по несчастью.

Двадцать третьего мая мне исполнилось восемнадцать. Впервые за всё время, не считая, конечно, младенческих лет, я отмечал день рождения без друзей, вдвоём с матерью. И то – наесться до отвала пиццей и выпить по бокалу шампанского – разве это отмечать? Настроение было хуже некуда. И не только потому, что никто больше не пришёл, не поздравил, хотя и это изрядно омрачало день. Но, главное, мне казалось, что жизнь моя почти закончилась. Что ничего хорошего впереди у меня нет и не будет. Всё осталось позади. Единственный плюс – после того случая в гардеробе как-то сразу наладились отношения с матерью. Она не цеплялась ко мне больше, не читала нотаций, да и вообще разговаривала со мной как с равным. Ну а в остальном – никакого просвета.

За несколько дней до экзамена мама усиленно пичкала меня шоколадом. Она свято верила, что шоколад стимулирует активность мозга. А утром двадцать седьмого вообще убила неслыханной щедростью – наготовила мне на завтрак бутербродов с красной икрой и, опять же, дала шоколадку. Всучила паспорт, пропуск на ЕГЭ и целых три гелевых ручки, на всякий случай. Глядя, как она волнуется, как глотает успокоительное в неимоверных дозах, я сам занервничал пуще прежнего.

– Постарайся, Олежек, – взмолилась она. – Ты же понимаешь, у тебя второго шанса не будет. Тебе уже восемнадцать. Провалишь ЕГЭ, сразу же в армию загребут. А за год забудешь даже то, что сейчас знаешь. Так и останешься неучем.

Успокоила, называется!

Ещё больше меня взвинтило, когда на подходе к школе увидел, сколько полицейских там дежурило. На двух ближайших перекрёстках стояли гаишники, ограничивая проезд. На входе тоже толпились менты с металлоискателями.

Я сбавил шаг – времени до десяти ещё оставалось немало. Так что решил перекурить во дворике, унять нервы. И тут мне пришла эсэмэска. Отправлена с неизвестного номера.

Говорила же мне мать оставить сотовый дома, всё равно пользоваться им нельзя. Но нет! Как же! Зато им можно пользоваться целых десять минут до и после экзамена!

Открыл: «В подвале школы насилуют Дубинину». Всё.

Я чуть сотовый не выронил, даже думать ни о чём не мог. Себя не помнил. Начал метаться по сторонам. Где вход в этот чёртов подвал? Наткнулся на Доту. Подлетел к нему:

– Ты знаешь, где у нас подвал?

Дота ошарашенно моргнул раз, другой. Потом закивал.

– Да, конечно. Все знают. Вон там, – ткнул он пальцем в сторону. – С торца вход. А тебе зачем?

Но я уже мчался туда, не замечая рези в колене. Дверь в подвал и правда оказалась в торце, была прикрыта, но не заперта. Теперь-то я понимаю, что поступил как полный идиот. Мог бы перезвонить Дубининой. Мог бы подозвать ментов. Да что угодно. Но в тот момент эмоции совершенно захлестнули меня, я потерял способность здраво мыслить. Казалось, нельзя медлить ни секунды.