Звезда и Крест

Очнулся он сразу же, как только палач выплеснул ему на лицо кувшин воды, в котором отмачивал розги. Еще несколько мгновений епископ глядел в глубокое небо, по которому носились неугомонные стрижи, а чистая лазурь переполняла его от горизонта до горизонта. Икры и голени обеих ног жарило нестерпимо. Мухи по-прежнему кружили над ним. Гудели сыто. Киприан приподнялся немного и с удивлением заметил возле себя несколько кусков свежего мяса, нарезанного ровными, тонкими пластами. И, не успев понять их происхождения, обронил взгляд на собственные окровавленные ноги, с которых палач заточенным ножом с аккуратностью мясника в лавке отсек пласты его плоти. Мухи облепили кровоточащую плоть. Лишь на мгновение ему вновь стало худо. Но душа вскоре очнулась от мук нестерпимых, которые, на удивление, оказались куда терпимее, чем он ожидал, и устремилась в дали горние, человеческому оку не зримые. Продолжал Киприан молитву, и когда спекулятор поднял его на ноги, однако ноги с вырезанными мышцами не держали, так что палачу вновь пришлось подвесить его за наручники. Но и тогда епископ, прикрыв глаза, по которым нещадно струились со лба капли терпкого пота, продолжал взывать ко Христу. Молитва плыла в нем без всяких усилий. Освежая сердце и душу чистыми потоками благодати, чистыми потоками омывая, так что душа словно купалась в небесной лазури, в чистоте и совершенной детской беззаботности, в которой сочетается бесконечность грядущей жизни, безусловная родительская любовь и безотчетное счастье. Блаженная улыбка осветила лицо Киприана. Улыбалась и Иустина.

Улыбки окровавленных, истерзанных людей точно кипятком ошпарили душу светлейшего. Вцепился пальцами в подлокотник до синевы. Лицом забагровел. Едва перевел дух, чтобы не задохнуться от гнева. Не на них, несчастных. На себя самого. На судью этого немощного, на одичавшую от крови толпу, на весь свой род и империю величайшую, что ничего с верой этой поделать не может, но сама – рассыпается, разлагается на глазах. И вот – слабое, но преступное чувство овладевает светлейшим в это мгновение – чувство надежды. Надежды на то, что если христианский Бог действительно воскрес и существует, то, быть может, когда-нибудь Он помилует и клариссима, если тот прекратит прямо сейчас мучения праведников Его. Может, сами эти праведники и заступятся за него пред Спасителем, если в сердцах их столько любви и смирения.

– Разве ты не чувствуешь боли от пыток, несчастный, что не жалеешь ни самого себя, ни ее и не хочешь оставить безумия, от которого тебе нет никакой пользы? – вопросил тем временем судья.

– Наше безумие необходимо иметь всем живущим надеждою на Христа, а ваша тленная мудрость принесет вечную смерть тем, кто имеет ее, – отвечал епископ.

– Кто научил тебя такому безумию?

– То спасительное слово, которым мы живем и будем жить, имея на небесах, в Боге, надежду нашего воскресения.

– Довольно слов, – вмешался клариссим, решительно поднимаясь с кресла. – Разбирательство прекращено. Мы не станем более судить этих людей. Судьба их – не в нашей власти.

Толпа возмущенно фыркнула. Толпа не насытилась.

Кондак 13

О предивный и преславный угодниче Божий, священномучениче Киприане, скорый помощниче всем к тебе прибегающим, приими от нас недостойных хвалебное пение сие, от недугов исцели, от враг видимых и невидимых заступи и вечнаго мучения избавитися нам Господа умоли, да с тобою воспеваем: Аллилуиа.

26

Троице-Сергиева лавра. Декабрь 1995 года