Звезда и Крест

Слухи и разговоры об этом давно блуждали по империи. Император Диоклетиан совместно с цезарем и соправителем Галерием Максимианом[133] вроде бы как раз по причине все возрастающего влияния новой веры на основы государственной власти и армии озадачились тем, чтобы веру эту искоренить. Правящий в Никомедии Галерий, согласно сложному династическому узору, не только исполнял обязанности цезаря Востока, но совмещал их с положением усыновленного отпрыска Диоклетиана и мужа его дочери Валерии. Вот именно он попал под влияние вифинского наместника Гиерокла, убежденного неоплатоника и борца с новой верой, известного не только публицистическим своим даром, выразившимся в двухтомном сочинении «Правдолюбивое слово. К христианам», но и изуверским характером, изобретающим все новые кары и муки для последователей Христа. На исходе прошлого года то ли по божественному волеизъявлению, то ли по договоренности со святейшими авгурами на торжественном жертвоприношении в присутствии императора и его цезаря предсказания на печени закланного быка попросту не прочлись. По обоюдному мнению предсказателей, произошло это из-за того, что кто-то из присутствующих перекрестился. То же самое произошло и в Милете, куда хворый Диоклетиан приехал к оракулу Аполлона. Странная ведь история. Никто и предположить не мог, что император так ревностно ввяжется в это дело. Внук раба, простой человек, понимающий не только чаяния народа, но и нужды империи. Объединивший ее в доминат. Да не придворными интригами, а на войне с многочисленными узурпаторами и завистливыми варварскими племенами, отгрызающими кусок за куском, территорию за территорией. Такого правителя давно ожидала распадающаяся империя, лелея воспоминания о прежнем величии и надежду на возрождение. Но, что самое удивительное, не токмо что дальнее окружение Диоклетиана симпатизировало христианам, но люди из ближнего круга. Его супруга Приска крестилась с именем Александры, крестилась и дочь Валерия, впоследствии ставшая женой его цезаря Галерия. Да и самый большой в Никомедии христианский храм по настоянию городских властей воздвигли прямо напротив императорского дворца. И вдруг – эти бессмысленные репрессии. Кровавые и беспощадные.

Еще до ареста оплакивали Киприан и Иустина и вся паства их мученическую кончину двадцати тысяч никомедийских христиан, собравшихся в храме на праздник Рождества. После того как глашатай императорский с амвона зачитал указ собравшимся выйти из храма и принести жертвы языческие, никто не вышел. И тогда храм подожгли. А пока подвозили к стенам бревна да бочки со смолой, епископ никомедийский Анфим, тот самый, что рукоположил в сан и самого Киприана, причащал и крестил оглашенных. Всех успел причастить. Все они и сгорели. Трупы обуглившиеся, кого опознали, родственники предали земле, остальных захоронили в общей могиле на городском кладбище. Храм порушили и, как оно обычно бывает, вывезли камни его за пределы города на постройку загородной резиденции одного из столичных чиновников, отвечавшего тут за нравственность.

Епископ Анфим провидением Божьим в огнище том уцелел. Некоторое время скрывался на попечении паствы в бедных окрестностях столицы, но все одно был найден и доставлен к цезарю. И усечен мечом. Из уст в уста передавались последние слова епископа никомедийского, произнесенные им перед казнью. «Неужели ты, царь, думаешь устрашить меня орудиями казни? – спросил святитель. – Нет, не устрашишь того, кто сам желает умереть за Христа! Казнь устрашает только малодушных, для которых временная жизнь дороже всего».

Помнили слова сии и Киприан с Иустиной, чья повозка неспешно и неуклонно двигалась в столицу имперского богоборчества.

Царственная Никомедия встретила их весенним благоуханием. Розовой пеной цвели вишни, миндаль, абрикосы. Крепкий бриз от изумрудных волн Пропонтиды врывался в город и шлялся, бродил по его улочкам и площадям подобно неприкаянному шалопаю, свежестью своей юношеской радуя изможденных жарой горожан. Яркие соцветия журавельника в горшках под окнами. Клетки с певчими птицами: щеглами да скворцами луговыми. Затворенные ставни лавок. Разноцветное тряпье, развешанное на веревках для просушки. Марево полуденного душного сна встретило арестантов и стражников в этих Афинах Вифинии, как называли ее услужливо при дворе. Минули и форум перед императорским дворцом, за которым виднелся дворец Приски, аккуратный, мозаичный, яркий, словно игрушка. И амфитеатр, возвышающийся по склону холма над дворцами. И форум, и дворец окружают заросли цветущего мирта, лавров, магнолий и кипарисов, чьи смолистые и сладкие ароматы насыщают дворцовую атмосферу благородством и особенной царственной статью. Мраморные статуи олимпийских божеств, как и повсюду в империи, обнажены, бесстыдны, вызывающи. Тут они совсем новые, белоснежные, без единого пятнышка или порчи. Видно, скульптор высек их из мраморных глыб недавно, не больше года назад.