Звезда и шар

Из соседнего зала раздался смех. Оттуда давно уже доносился шум и лился неестественно яркий свет, отбрасывая резкие тени. Заинтересованный, Саша двинул на шум, переступая через тянущиеся с лестницы многочисленные кабели.

В соседнем зале шло интервью телевизионной программы "Монитор". Было людно, меркурианский жар шел от шести могучих юпитеров, освещающих голубоватым светом капли пота на лысине режиссера. Вокруг сновали какие-то люди, слонялись зеваки. В ярком круге света стоял, потупившись, Гребенщиков. Интервьюер остервенело жевал большой квадратный микрофон:

-- Дорогой Борис Борисович, наши зрители крайне заинтригованы вашим сдвигом из области песенного творчества в сторону живописи. Есть даже опасения, что это может отразиться на количестве и качестве вашей, если так можно выразиться, музыкальной продукции. Что вы можете сказать по этому поводу?

-- Ничего, -- ответил Гребенщиков, понурившись.

-- Не могли бы вы, по крайней мере, объяснить нашим зрителям, почему на всех ваших картинах изображено небо. Здесь выставлено шесть ваших полотен, и на всех - только небо и больше ничего?

-- Просто я небо люблю, -- сказал Гребенщиков устало.

Сквозь лес юпитерных штативов Саша вдруг зацепил взгядом в дальнем углу какую-то до боли знакомую форму. Извиняясь и спотыкаясь о кабели, он протиснулся сквозь толпу к вывеске "ОБЪЕКТЫ". Под ней, между гипсовым монстром с гиганской, расползающейся по полу челюстью, и сложной решетчатой конструкцией из костылей, на невысоких постаментах возлежали экструдерные сбросы. Те самые полурастекшиеся, шишковатые пластмассовые шматы, родные братья которых безвестно коротали свой век на земляном полу в углу щигринской трапезной.

Эти же, прорвавшиеся к свету и славе, в отличие от своих тусклокоричневых родственников, радовали глаз яркими цветами, красным, желтым и небесно голубым. Никаких следов руки человеческой на них не обнаруживалось.

Рядом на стене висела скромная табличка: "ПОМЁТ ДРАКОНИЙ".

... -- А не потому ли вы только небо рисуете, спрашивают наши телезрители, что больше ничего не умеете? -- донесся до Саши голос из круга света.

-- Не потому. -- тихо ответил бард.

49.

Вести с фронтов

Первым же залпом Большой

Берты полипропиленовая,

повышенной ударной вязкости,

морозостойкая бронеплита,

установленная Борисом

Вениаминовичем поверх

листового железа с целью

амортизации, была

разнесена вдребезги.

50.

Евстифеев не врал. Точнее не совсем. Никакого крупномасштабного производства он, конечно, развернуть не мог. Все, что он сумел, это найти и заинтересовать небольшой полиграфический кооператив "детпечать". Основная продукция их была книжки-раскраски и картонные макеты самолетов "сделай сам".

-- Это очень хорошее начало, -- кричал он в трубку, объясняя Саше подробности, -- конечно не красное дерево, но лиха беда. Вам надо сделать бумажные макеты.

-- Что ж, хоть шерсти клок, -- ответил тот.

-- Что вы сказали? -- переспросил предкооператива "телефонд", -- я вас очень плохо слышу!

-- Я говорю, златорунной овце в зубья не смотрят, -- проорал Саша в трубку, -- нарисуем, коль партия приказывает.

-- Очень хорошо, очень хорошо, -- продолжал Евстифеев, -- они уже предоставили художника-оформителя обложки, зовут Феликс, пишите адрес...

Феликс жил и творил в мастерской, представлявшей взору вошедшего дикое смешение антиквариата, лавки художественных принадлежностей и ночлежки. Мастерская была перегорожена случайным образом заляпаными краской занавесками, там и сям встречались короткие лесенки, ведущие то вверх, на дощатые помосты, то вниз, в какие-то обнижения пола, если здесь вообще был пол. Справа виднелась тахта, беспорядочно забранная разноцветными лоскутами. Там, похоже, кто-то спал.Если бы Сашу попросили набросать план этого гнездилища живописца, результат был бы плачевным.

Невдалеке от входа на станке стояло крупное произведение. На фоне растворяющегося в белесом небе жнивья была изображена невесомая, почти не касающаяся пыльной грунтовой дороги, фигура в легком, полупрозрачном пеньюаре, удаляющаяся от зрителя вдаль с большим цинковым ведром в руке. Фигура была излишне наклонена вперед, что еще больше усиливало впечатление невесомости. Все в картине было нечетко, зыбко, не было точных контуров, ни одна форма не была пролеплена ясно, кроме ведра. Ведро же поражало фотографической достоверностью, видна была каждая заклепка и даже легкий рисунок молотковой краски на боках.

-- Как впечатление неподготовленного зрителя? -- спросил вынырнувший откуда-то хозяин.

Феликс не был похож на художника. Точнее, на тот образ, который всплывает в сознании при слове "художник". Он был аккуратно пострижен, гладко выбрит и одет в обычный костюм с рубашкой и галстуком.

-- Интересно написано, а это означает что-то, или так, свободное излияние? -- спросил Саша.

-- Ха! -- ответил Феликс, -- еще как означает! Это полотно писано на заказ для фойе дома культуры. Да Винчи можешь ты не быть, но пищу потреблять обязан. Называется "Доярка, направляющаяся на утреннюю дойку".

-- Дом культуры где расположен? -- осведомился неподготовленный зритель.

-- За углом.