Звезда и шпага

Приходит и наш черёд, без разгона врезались мы в угол каре, ударили в палаши. Я снова раз за разом толкаю коня каблуками, бью палашом по головам и плечам, стараясь вклиниться в плотный строй пугачёвцев. Теснота страшная, куда хуже, чем в конной схватке, отовсюду так и норовят пырнуть штыком или ударил прикладом, пули летят неточно, в основном свистят где-то над головой, но сам свист их раздражает. Кажется, сейчас случайно ли попадёт такая в лоб или же возьмёт какой пугачёвец прицел получше — и свалюсь я с коня остывающим трупом. А после даже понять нельзя будет я это или другой драгун доброволец, да и то если от мундира хоть лоскут останется. Видал я несколько раз людей растоптанных конями, не хотелось бы так закончить свой путь.

— Прорываться! — кричит наш полковник, командующий вторым эшелоном. — Не топтаться здесь! В прорыв! Между каре! Вперёд! Все вперёд!

Его приказам вторят трубы, полковые, эскадронные. И мы рвёмся вперёд. Рубим направо и налево палашами, отчаянно шпорим коней — я толкаю каблуками, — но толку с этого мало. Над каре вьются красные знамёна, значит, противостоит нам элита вражеских войск, гвардейские гренадеры. И ведь, в отличие от нынешней нашей гвардии, они в столица не торчат и офицеры их водку с винами не хлещут почём зря. Нет, это настоящие ветераны, некоторые из них прошли всю эту войну едва не с самого начала. Они дрались жестоко и умело, стреляли хоть не метко, зато часто. И потому особых надежд прорваться через их каре не было. Но мы старались изо всех сил, видит бог, чего нам стоило. Сколько жизней положили мы в той схватке — представить страшно. Вот только если бы мы не рвались мы тогда через штыки гренадер, не удалось бы нам сокрушить их. Нам отдали заведомо едва ли не самоубийственный приказ, чтобы мы в отчаянной схватке, не топчась на месте, как можно скорее уничтожили возможно большее число вражеской пехоты, оставив тем самым фланг и тыл противника без защиты. И мы с этой задачей справлялись.

Ударный комкор Косухин стоял посреди людской крепости, образованной батальонными каре. Он почти не принимал участия в баталии. Командовать смысла не было, солдаты и младшие командиры отлично справлялись, даже старшему комсоставу было нечего делать. И они вставали в ряды каре, стреляя из мушкетов, словно простые красноармейцы, ведь все они вышли из рядовых и умели обращаться с ружьями довольно хорошо. Комкор смотрел на тающие, словно кусок сахара в стакане чая, квадраты каре, на падающих под копыта вражеских коней людей в серых шинелях, на тех, кто вставал на их место, когда на секунду, когда на куда большее время, однако неизменно падали и они. Его красноармейцы ударных батальонов, гренадеры, умирали, а он, их отец-командир, стоял в центре людской крепости и глядел на это. Не было у него права встать в один ряд с ними, ведь он уже представитель высшего комсостава и своей жизнью и смертью вольно распоряжаться не мог. Он должен пережить неизбежную гибель большей части его красноармейцев, а когда те дрогнут или же придёт приказ от Омелина, отвести их в тыл. Для переформирования и принятия на себя нового удара пехоты или кавалерии противника. Главное, не допустить паники, не дать солдатам побежать, спасти наибольшее число их.

Давка и сутолока царила страшная. Многие всадники противника в зелёных и белых мундирах, в кирасах и без них, продолжали сидеть верхом на уже мёртвых лошадях. Третья шеренга вела огонь, интенсивный, но крайне не меткий. Ведь стрелять приходилось по конному врагу, да к тому же, не смотря на то, что красноармейцы первой шеренги опустились на колено, но из второй и не думали по-уставному «немного наклоняться», а потому красноармейцы сильно задирали стволы мушкетов и пули летели над головами вражеских всадников. Квадраты каре были окутаны пороховым дымом, словно туманом, и в памяти комкора всплывал негромкий скрипучий голос деда. Он был ярым, почти фанатичным, человеком и вечерами читал детям Писание и не иные богоугодные книги. Ничего из этого Косухин не запомнил, в памяти остался только скрипучий, как несмазанный засов, голос деда, да особенно яркие образы, вызванные воображением. Одним из таких были всадники на мёртвых конях, что скачут сквозь туман из прошедшего в грядущее, суля смерть всему живому. Кто бы знал, что эти образы нежданными и незваными возникнут вновь. Окровавленные всадники шпорили мёртвых коней, которые не могли упасть из-за чудовищной тесноты баталии, и несли смерть своими палашами. И страх закрадывался в душу Ударного комкора Косухина.