Звезда и шпага

Но с каждой минутой сохранять построения становилось всё сложней. Шеренги рассыпались на глазах, солдаты бежали, кое-кто даже бросал мушкеты. Егеря на валу старались вовсю — командиров и комиссаров почти не осталось.

— Отступаем! — приказал, наконец, основательно уменьшившемуся с начала баталии отряду комиссар. — Отходим к рогаткам, товарищи политсостав. Там для нас будет много работы.

Спорить с этими словами было глупо. Прибежавшие с линии фронта солдаты и кое-кто из комсостава, сбежавшие, в основном, от смертоносного огня вражеских егерей, были попросту шокированы рогатками и колючей проволокой, отрезавшими им путь к спасению. Преодолеть это препятствие сходу, без лестниц или чего такого, было невозможно, и потому дезертиры остановились, заозирались, они не понимали, что им теперь делать. А сзади всё напирали другие беглецы и подходили недрогнувшие полки. Вот тут-то и объявился Омелин со своими комиссарами.

— Товарищи красноармейцы! — громогласно крикнул он. — Вы дрогнули перед лицом врага! В иное время это стоило бы вам жизни! Но здесь нет трибунала! Нет особых отделов! Вот наш трибунал! — Он махнул шашкой за спину, где перестраивались для новой атаки суворовские полки. — Они расстреляют вас! Всех нас! И дезертиров, и недрогнувших красноармейцев! Отступать нам некуда! Мы могли погибнуть или победить! Победить не смогли! Остаётся погибнуть! — Комиссар перевёл дух. — Так погибнем же, товарищи! Не как телки в загоне! А как пламенные бойцы Революции! Стройся!

Премьер-майор Михельсон первым заметил их. Пугачёвские драгуны во главе с командармом первого ранга, бывшим есаулом, Забелиным, и комкором, бывшим поручиком, Самохиным, перегруппировались и атаковали правительственную кавалерию. Михельсон успел поймать за плечо трубача в драгунском мундире и приказал ему играть: «К отражению атаки!». Кто-то услышал этот приказ и развернул коня навстречу новому врагу, иные же продолжали с азартом рубить отступающую пехоту.

Но всё же, благодаря усилиям премьер-майора, атака пугачёвцев не стала фатальной неожиданностью для правительственной кавалерии. И возглавил контратаку на рабочих драгун сам Михельсон. С палашом наголо помчался он на врага, рядом трубач, продолжающий яростно выдувать «К отражению атаки!», и знаменосец, удалой вахмистр с завитыми усами, гладящий пальцами в грязно-белых перчатках рукоять пистолета в ольстре. А за ними скакали драгуны в белых и зелёных мундирах и кирасиры в позлащенных кирасах гвардейцев Военного ордена и обычных, железных, регулярных полков. Почти все — без шапок, в растрёпанных париках, со съехавшими на сторону чёрными бантами, с торчащими из «крысиных хвостов» стальными штырями и блестящей проволокой, с размётанными «кошельками», многие без кожаных мешочков. Противники их были такими же разорванными и растрёпанными, кто без фуражек, в бекешах и шинелях, какими бы и нищие на паперти пренебрегли, только вон причёски их были вполне аккуратными — все стрижены очень коротко. И эти два, прямо-таки потешных, войска схватились друг с другом.

Первым же ударом Михельсон едва не выбил из седла Самохина. Тот успел отразить могучий удар премьер-майора своим палашом. Тут же на Михельсона налетел Забелин, готовый уже рубануть его шашкой, но его опередил вахмистр-знаменосец. Он выхватил из ольстры пистолет и выстрелил в грудь командарму. Тот раскинул руки, выронив шашку, и рухнул из седла замертво.

Михельсон с Самохиным схватились насмерть. Это не было похоже на недавнюю дуэль Орлова с Байдаком, да и такого фурора она не вызвала. Тем более что весь встречный бой кавалеристов разбился на отдельные схватки. Противники крутились, обмениваясь быстрыми и сильными ударами палашей, случалось, пропусти один такой и — всё, драгун с серой шинели или белом или зелёном мундире падает на утоптанный копытами снег. Чаще же схватки эти заканчивались ничем. Всадников разносило бурное течение битвы, в общем-то, для того, чтобы кинуть в новую схватку. Но Михельсон с Самохиным расставаться ни желали, словно влюблённые. Они танцевали друг вокруг друга, рубили палашами, кони их злились, кусались, норовя вцепиться зубами в ногу всаднику врага. Михельсон толкал своего скакуна, шпорил его, заставлял грудью толкать лошадь противника, Самохин в ответ шпорил своего. Они сталкивались, да так что, как говориться, пыль — или снег — столбом.