Звезда и шпага

Самохин понимал, что долго против Михельсона ему не продержаться. Его бывший командир был лучшим наездником и бойцом превосходным. Победить его в схватке один на один комкор не надеялся, значит, надо предпринять какой-нибудь хитрый кунштюк. Ведь так любил говорить обрусевший Иван Иваныч. Кавалеристы обменивались ударами палашей, и каждый раз выпады Михельсона становились всё опасней для Самохина. Вот уже только фуражка спасла его — тяжёлый клинок карабинерского палаша разрубил плотный козырёк и тулью, рассёк кожу на лбу, правда, ближе к виску, так что кровь не заливала глаз. Именно это стало последней каплей. Самохин дёрнул из ольстры пистолет левой рукой, пальцем привычно взвёл курок, но при этом замешкался на секунду с отражением нового выпада бывшего командира. Комкор так и не сумел перебороть свою самоуверенность, не смог понять, что управляться с пистолетом и палашом одновременно не всегда может и существенно лучший боец. Самохин не успел вскинуть пистолета, как и отразить удара Михельсона. Клинок палаша врезался в плечо бывшего поручика, сделавшего ошеломительную карьеру в армии Пугачёва. С хрустом, ломая рёбра, разрывая лёгкие, клинок погрузился в его грудь. Самохин покачнулся в седле, Михельсон выдернул палаш, давая телу — уже телу — предателя упасть с коня, пришпорил коня и помчался дальше, в гущу боя, где ждали его многие другие враги. А бывший поручик и комкор, командир революционной рабочей кавалерии, первый заместитель ныне покойного командарма Забелина, лежал на снегу, зацепившись сапогом за стремя, и глядел остекленевшими глазами в небо. Конь переступал копытами, успокоившись после столь яростной схватки, волоча тело поручика и комкора по окровавленному, утоптанному снегу.

Отчаянная, практически самоубийственная атака рабочей кавалерии позволила комиссару перегруппировать войска, выстроить батальоны в шеренги, на скорую руку назначить старших и младших командиров. Сложно было сказать, что они были полностью готовы принять удар вражеской армии, но лучшего добиться в данной ситуации было попросту невозможно. К тыловым рогаткам подошли каре ударных батальонов и полков правого фланга, возглавляемые раненным в руку командармом Байдаком.

— Что это значит?! — грозно рявкнул на него комиссар. — Вы не просто солдат революции! Вы командарм и обязаны понимать всю ответственность, которую накладывает на вас это высокое звание.

— Командовать там было незачем, — ответил Байдак. — Драться надо было, мы с Косухиным много контры сволочной перебили.

— Вот только комкор погиб в результате вашей безответственности, — отрезал Омелин, — да и вы пострадали и весьма серьёзно.

Противник атаковать сходу не собирался. Его шеренги остановились около вала, дожидаясь пока через него переберутся все, с вершины его спустятся егеря, кавалерия отойдёт на фланг, ближе к остаткам вагенбурга. Более того, на вал вскарабкались три команды конной артиллерии, установили пушки и открыли огонь по пугачёвцам. Это стало последней каплей.

— Товарищи! — выкрикнул Омелин. — Довольно мы оборонялись! Мы можем погибнуть тут под вражескими ядрами, ожидая атаки! Но можем и пойти в атаку сами! Вперёд! Сыны отчизны милой! Добровольцы, за мной!

И он решительным шагом направился вперёд, прямо на строящегося в шеренги врага в белых и зелёных мундирах. Комиссар не смотрел через плечо, он знал, был уверен, что красноармейцы пойдут за ним. И ведь, действительно, многие двинулись вслед за комиссаров, а остальные, понимая, что стоять, когда большая часть пошла в атаку, глупо, или же поддавшись общему порыву, также поспешили за ним. И вот только что отступавшее, почти бежавшее, войско, вновь поднялось в атаку, немного нестройными шеренгами шагали красноармейцы в серых шинелях, под красными флагами, с примкнутыми штыками, под барабанный бой, словно те самые каппелевцы в «психической» атаке. Чтобы разрушить это ощущение, Омелин первый вывел громким, не слишком музыкальным голосом первые слова «Варшавянки»

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут.

И вот уже подхватывают другие красноармейцы этот знакомый мотив.

Но мы поднимем гордо и смело,

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов,

За лучший мир, за Святую свободу.

Припев грянули уже все.

На бой кровавый, святой и правый,

Марш, марш вперёд, рабочий народ!

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий,

Станем ли, братья мы дольше молчать?

Наших сподвижников юные очи,

Может ли вид эшафота пугать?

В битве великой не сгинут бесследно,

Павшие с честью во имя идей.

Их имена с нашей песней победной,

Станут священны мильонам людей.

На бой кровавый, святой и правый,

Марш, марш вперёд, рабочий народ!

Нам ненавистны тиранов короны,

Цепи народа-страдальца мы чтим.

Кровью народной залитые троны,

Кровью мы наших врагов обагрим!

Смерть беспощадная всем супостатам!

Всем паразитам трудящихся масс!

Мщенье и смерть всем царям-плутократам!

Близок победы торжественный час!

На бой кровавый, святой и правый,

Марш, марш вперёд, рабочий народ!