Звезда на излом (СИ)

Второй Элурин встречал их в воротах — то же мягкое лицо, в котором, чуть измененная, отразилась красота прародительницы, те же темные кудри и глаза, но одет в синий кафтан вместо зеленого, пальцы на обеих руках измазаны в чернилах, и сумка для свитков на его поясе. Обменявшись взглядами, близнецы поднялись по резной лестнице следом за гостем.

Резные кресла в главном зале были пусты. Лишь стража приветствовала их.

— По словам оруженосца, ты приехал не с посланиями от своего Дома и княжества, а ради личной встречи, — заговорил второй близнец, и Руссандол извлек из памяти его имя — Элуред. — Госпожа Эльвинг просит тебя подняться в Каминный зал для бесед. Надеемся, что князь Маэдрос не сочтет это неподобающим.

Какие воспитанные мальчишки.

Какие мелочи.

— Не сочту, — сказал он коротко.

Новая лестница, расписанная еще более пестро, поворот, резные дубовые двери, украшенные летящими чайками, стража в серых плащах — вспышка узнавания и ненависти в глазах одного из иатрим, но выучка берет свое, и страж лишь сжимает копье до побеления костяшек пальцев.

Снова высокие окна в подражание каменным, насколько позволяет материал, снова резные кресла темного дерева — и тонкая фигура в голубом платье на одном из кресел. Прямая, как клинок.

Он ожидал видеть еще одно отражение Лутиэн, но лицо у эльдэ на удивление иное, и кажется, куда больше в ней пришло от самого Тингола. Особенно упрямо сжатые твердые губы, словно высеченные из камня. Только густая грива черных волос, перевитая серебряными лентами, досталась ей из всей красоты прародительницы.

Остановившись перед ней, Руссандол сдержанно поклонился, думая не сколько о том, какой глубины поклон ему подобает, сколько о бессмысленности поклонов вовсе, если говорить с эльдэ, родичей которой ты убил и едва не убил.

Когда Эльвинг заговорила, в ее голосе тоже послышался отзвук камня.

— Приветствую тебя в Сириомбаре, князь Маэдрос Феанарион. Ты хотел говорить со мной.

Образы подошли бы куда лучше, но так просто ему не откроются. Руссандол отогнал вставшее перед внутренним взглядом чудовищно спокойное, почти безмятежное лицо мертвого Турко, и заговорил словами.

— Приветствую тебя, Эльвинг, дочь государя Диора… — Он запнулся, чувствуя себя то ли глупцом, то ли на грани опасности. Казалось бы — чего опасного в очевидной глупости?

«Я скакал, как полный дурак, по этим болотам, чтобы спросить…»

— Я приехал, чтобы спросить тебя, отчего и как умер мой брат Келегорм на самом деле.

Молчание повисло в зале. За окном кричали чайки. Почему-то у чаек Белерианда, особенно южных, были поразительно мерзкие голоса.

— Чем ты недоволен, князь Маэдрос? — Эльвинг чуть сдвинула брови, стараясь остаться непроницаемой. Все-таки она очень юна. — Мы позаботились о его теле, хотя это была одна смерть из очень многих. Разве ты нашел его в неподобающем виде?

— Нет. Но раны его не были смертельными, сказали целители. Он не должен был умереть.

— Он истекал кровью, когда появился перед нами.

— По словам целителя, которому я всецело доверяю, он потерял много крови, но недостаточно, чтобы умереть. Он должен был выжить, как выжил государь Диор. Его шансы были не меньше. Тем более, его не могло убить то, что оставило ожог на его руке. И это не могла быть сила кого-либо из иатрим или гостей Дориата.

Проклятые чайки заорали еще отчаяннее.

— Я могу попытаться ответить на твой вопрос, князь Маэдрос.

«Знакомое начало».

— …Но ответ мне очень не понравится, — дополнил он, невесело усмехаясь.

— Думаю, настолько, что мне немного страшно говорить об этом с тобой.

— Нелегкое признание для правительницы Гаваней.

— Нелегко оставаться предусмотрительной и не задеть при этом гордость гостя. Особенно того гостя, чья гордость вошла в легенды.

«Которому может хватить сил уничтожить этот город, ты хотела сказать?»

— Твой отец и братья, госпожа Эльвинг, наверняка знают, в чем дело, — Руссандол пожал плечами. — Их присутствие не стеснит ни меня, ни тебя, а падать мне в их глазах уже некуда. Я повторяю, что приехал услышать ответы на вопросы, а не тешить свое самолюбие.

Юная правительница промолчала, не выказав недоверия — не желая его высказывать, понял Руссандол. А через несколько мгновений двери отворились, пропуская очень высокого полуседого человека, в котором он даже не сразу узнал сына Лутиэн.

Молва раньше называла короля Диора прекраснейшим из Детей Эру. В Менегроте Руссандол видел искаженное болью и страданием лицо, и не задумывался о его красоте, увидев лишь молодость и сходство с матерью.

Сейчас перед ним был смертный, рано состаренный горем и недугом. Прежде мягкие черты лица его затвердели и обрели резкость, словно вырезанные из светлого дерева рукой не эльда, а сурового наугрим. Отражение Лутиэн в нем расплылось и отдалилось. Двигался он скупо и тяжело, и это что-то напомнило Руссандолу, причем такое, что доставать из прошлого не слишком хотелось. Впрочем, поздно.

Он вспомнил свои отражения в митримской воде после плена.

«Память, морготова ты тварь!»