Звезда на одну роль

— В России конца второго тысячелетия возможно все, — возразил он. — В девяносто пятом — девяносто шестом годах случится много чего интересного. Так ты не утратила своего прежнего гражданства? Нет? Тогда в чем же дело?

Вот тогда она и высказала свою звучную фразу, заготовленную, чтобы отшивать тех, кто волок ее в постель. Она не собиралась изменять облагодетельствовавшей ее Рите с разными проходимцами. Она выглядела очень эффектно тогда...

Он улыбнулся, вспомнив все это. Щелкнул магнитофонной кнопкой, перемотал пленку. Фредди запел свое «Упражнение в свободной любви». Что ж, сердце женщины — загадка. В октябре девяносто четвертого он уже встречал графиню Бергони в Шереме-тьеве-2. Клелия была именно той женщиной, которая, по его замыслу, рисовалась ему в роли...

Но сначала надо было распределить роли среди мужчин. Вернувшись из Италии, он ревностно искал себе друзей, единомышленников, соратников, рабов, последователей, учеников. Найти подобных оказалось делом архисложным. Иногда он отчаивался: ну почему, почему наши мечты так трудно воплотить в жизнь, даже имея в своем распоряжении такой капитал, как капитал Верховцева-старшего? Но однажды...

Дверь снова бесшумно распахнулась, вошел Данила.

— Звонил секретарь господина Ямамото. Интересовался, когда можно будет нас посетить, — сказал он с легкой усмешкой.

— Ты сообщил, с какими трудностями это связано?

— Сообщил. Но господин Ямамото настаивает. Секретарь сказал, что он прилетел в Москву всего на две недели. И хотел бы увидеть то, что настоятельно рекомендовал ему увидеть мистер Тара. Я попросил, чтобы он перезвонил нам в среду.

— Ты надеешься так быстро найти замену? — усмехнулся Верховцев.

— Я попытаюсь, у меня кое-кто есть на примете. Верховцев вздохнул: да-да, именно своим темпераментом и энергией Данила покорил его с самого начала. Они впервые встретились в Питере в одной подпольной вонючей порностудии. Верховцев обыскал их все, но материал везде был грубым, пошлым, вульгарным. Но Данила...

— Что ты делаешь в этом вертепе? — напрямик спросил его тогда Верховцев.

— Зарабатываю деньги, — ответил Данила. Имя это, кстати, ему совсем не шло. Он был огромным и стройным, с горделивой осанкой, кудрявыми темными волосами до плеч, надменным ртом и холодным взглядом серых широко расставленных глаз. Верховцеву он сразу же представился в обличье древнего германца в волчьей шкуре, рогатом шлеме, с огромным мечом в руках.

— Я предпочел бы, чтобы ты зарабатывал деньги у меня, — сказал он.

— Сколько? — спросил Данила.

Следующим его вопросом было:

— Что я должен делать?

Они сидели в этой самой комнате, под насмешливо-рассеянным взглядом Мастера. Выслушав Верховцева, Данила промолвил:

— Ты сумасшедший.

— А ты? — спросил Верховцев.

Данила засмеялся, и смех его был красноречивее всяких слов.

Данила и привел к нему Олли. Это случилось в октябре, как раз перед приездом синьоры Бергони. Он просто привел его в этот дом за руку и сказал:

— Познакомься, это мой Олли. Он все знает. Он согласен.

Верховцев, едва увидев этого юношу с золотистыми волосами, изящной фигурой и свежим розовым румянцем на щеках, такого тихого, светлого, ясного, мысленно вознес хвалу Мастеру. Тот оказался, как всегда, прав: образы, созданные чьим-то воображением давным-давно, оживали прямо на глазах.

Олли, и это даже не надо было проверять по старым фотографиям, походил на того, ради которого Мастер, Великий Мастер, Король и Знаток Жизни, принес в жертву все. Все — покой, имя, богатство, славу, честь, успех, творчество.

Олли оказалось уменьшительным именем от Ольгерда. Он был по паспорту литовец, а по крови — на четверть поляк, на четверть швед и на две четверти потомок славного Гедимина. Говорил он по-русски чисто и правильно, с едва уловимым металлическим акцентом.

Семья его, точнее, жалкие ее остатки, бежала из Литвы после девяносто второго года. Его дед был убежденным и высокопоставленным коммунистом. В двадцатых он устанавливал советскую власть в Сибири, в тридцатых был председателем балтийского отделения Коминтерна, в сороковых боролся с буржуями у себя в Литве. В девяностых этот ровесник века, доживавший свои дни на правительственной даче в окружении нянек и слуг, переживший всех своих детей и внуков и имевший в качестве единственного наследника правнука Ольгерда, с грехом пополам учившегося в Ленинграде в балетном училище имени Вагановой, в одночасье собрался и покинул Литву, заявив, что с новыми буржуями и недобитыми кулаками он не желает иметь общее небо над головой.

После смерти деда Ольгерд не собирался возвращаться туда, откуда его дряхлому предку пришлось уносить ноги. В течение трех последних лет они с Данилой были любовниками и жили в квартире, некогда выделенной старому литовскому большевику из питерского жилфонда.

— Квартиру на Неве вы можете продать, — сказал им тогда Верховцев. — С этого момента вы живете и работаете у меня.

* * *

— Значит, ты надеешься так быстро найти замену? — переспросил он. — А как с тем поручением?

Данила молча прикрыл глаза, давая понять, что все исполнено.