Звезда надежды

— Надо вам, Кондрашенька, собираться в обратный путь, — сказала она со вздохом.

— Зачем?

— Не видишь разве, как Наташенька томится. Страшно ей. Всегда-то рожать страшно, а впервые — и вовсе.

— Но зачем же ехать?

— А затем, что при родной матушке ей спокойнее будет.

— Ну что ж, если надо ради Наташи, придется ехать.

— Жаль мне отпускать вас, сердце изболится думаючи, только надо… — Настасья Матвеевна всхлипнула и утерла краем платка глаза.

Рылеев взял ее руки и поцеловал.

— Матушка, какая вы добрая!.. Мы скоро вернемся, и тогда уж никогда не покинем вас.

— Это как бог даст… Ты иди, скажи Наташеньке, что намерен отвезти ее в Подгорное, порадуй.

Наташа действительно, после того как Рылеев сказал, что матушка советует им ехать в Подгорное, развеселилась.

— А когда едем?

— Сегодня же велю готовить экипаж.

Времени на сборы оставалось мало, торопились, чтобы побольше проехать по зимнему пути, но починка саней должна занять дня три, и Рылеев поскакал в Петербург прощаться.

— Вовремя, вовремя пришли, Кондратий Федорович, мне как раз принесли из типографии пятый нумер «Благонамеренного», — встретил Рылеева Измайлов.

Рылеев взял журнал, взглянул в оглавление. От волнения, перескакивая через строку, никак не мог найти, что искал, — свои стихи.

— В разделе «Мелкие стихотворения» смотрите, — улыбнулся Измайлов.

И тогда Рылеев увидел: «Эпиграмма» К. Р — ва — страница 334, «Надпись к портрету одного старого воина» К. Р — ва — страница 335.

Он раскрыл журнал на этих страницах и, улыбаясь, смотрел на напечатанные стихи.

— Поздравляю с первым приобщением к печатному станку, — сказал Измайлов. — Лиха беда — начало.

— Позвольте и мне вас поздравить, — сказал невысокий господин в мешковатом сюртуке, которого Рылеев по заметил, входя в комнату. — Вы, как я понимаю, дебютант-автор, так примите пожелания успехов от дебютанта-издателя.

— Иван Михайлович Сниткин, магистр этико-политических наук, — представил Измайлов Рылееву господина в сюртуке. Тот поклонился. — Автор весьма любопытных сочинений на темы политической экономии и соиздатель журнала «Невский зритель».

— Очень приятно, рад с вами познакомиться, спасибо за добрые пожелания, — ответил Рылеев и, немного смутясь, добавил: — К сожалению, журнала вашего не имел случая видеть…

— «Невский зритель» действительно пока еще известен в обществе очень мало, мы начали издавать его с нынешнего года, и вышло всего два нумера. Но надеюсь, что при деятельной помощи сотрудников, которые столь же ревностно, как и мы, его издатели, желают быть полезными обществу в распространении знаний, наш журнал заслужит внимание и одобрение читающей публики.

— Каково направление вашего журнала?

— Мы поставили своей задачей дать читателю пищу как для сердца, то есть произведения изящной словесности, и в этом отделе приглашаю вас быть нашим сотрудником…

— Почту за честь.

— …так и для ума — статьи, исследования на исторические, политические и другие занимающие публику темы. Главным предметом раздела «История и политика» будет, например, изображение постепенного образования обществ, состояние гражданского устройства, просвещения и нравственности у знатнейших древних и новых народов. Конечно, по возможности будем касаться нынешней нашей злобы дня.

— Про нашу злобу дня пишется не на журнальных страницах, — усмехнулся Измайлов, — это предмет «карманной» — рукописной литературы. Правда, нынче «карманная» литература, пожалуй, даже более обширна, чем журнальная. Вы слышали, как об этом сказал Денис Васильевич Давыдов, сам немало постаравшийся на ниве «карманной» литературы?

— Нет.

— Он сказал: «Карманная слава, как карманные часы, может пуститься в обращение, миновав строгость казенных осмотрщиков. Запрещенный товар как запрещенный плод: цена его удваивается от запрещения».

— Однако многое из того, что ходит в рукописном виде, могло бы быть и напечатано, — заметил Сниткин, — и именно от запрещения его цена удваивается.

— Вы, Иван Михайлович, как неопытный издатель еще мало знаете нашу цензуру, — со вздохом заметил Измайлов, — она как та пуганая ворона, не то что куста, собственной тени боится. Кстати, сегодня я получил список новой эпиграммы Пушкина на Аракчеева. Послушайте:

Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он — друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести

,< — > грошевой солдат.

Разве такое напечатают?

— Такое — нет, — сказал Сииткин, — но все затронутые здесь вопросы могут быть высказаны в более, так сказать, ученой форме.

— Нет уж, увольте, — замахал руками Измайлов. — Я дорожу своей головой, а критика Аракчеева, в какой бы форме она ни была высказана, все равно будет распознана, и тотчас воспоследует возмездие. Да и вы, Иван Михайлович, не рискнете напечатать на страницах своего «Невского зрителя», да и цензура не пропустит ничего подобного.