Звезда печального счастья

— Сегодня поутру был у меня городничий, потребовал документы мои, спрашивал, известны ли мне правила о лишении всех прав… Я отдала их ему. Он велел разложить все вещи. Завтра их будут осматривать. Знаете ли, милый Иван Александрович, как нас здесь притесняют, грабят, насильно берут что им понравится? Как притесняют провожающих нас людей безжалостно?

Но день прошел, а осмотрщики не появлялись…

— И долго, говорят, буду дожидаться, если не подарю что-нибудь. А мне дарить нечего. Ради Бога… пришлите мне что-нибудь просто по почте. Только не золотую вещь, а, например, сукна на платье самого лучшего. Или вроде этого что-нибудь, а то он, говорят, насчет переписки и всего будут притеснять ужасно, а вы писать к нему можете так, чтобы он понял, что это для него…

Письмо ее не попало к Ивану Александровичу, а было перехвачено и отправлено в Петербург, прямехонько к Бенкендорфу, начальнику всей полиции империи…

Так что ни городничий не получил предназначенной ему штуки сукна, ни Наталья Дмитриевна снисхождения…

Однако Провидение благоволило к Фонвизиной. И опять адресовалась она к брату мужа:

— Наконец все кончено. Сегодня был смотр. Я уже писала вам, что провожал меня чиновник из Тобольска по особым поручениям, чего с прошлыми никогда не было (тобольским губернатором был дядя Натальи Дмитриевны Д. Н. Бантыш-Каменский, автор широко известной книги «Словарь достопамятных людей русской земли». Увидев, что состояние здоровья Натальи Дмитриевны неблагополучно, он для облегчения ей дороги командировал с ней в Иркутск чиновника Попова). Так как у всех здешних совесть не очень чиста и были на них уже жалобы в России, то им тотчас представилось, что этот чиновник прислан за ними присматривать, что, может быть, и справедливо.

Явился губернатор со всем синклитом своим, которые при виде Попова оцепенели все и стояли как вкопанные у дверей, даже не смея прикасаться к вещам… Губернатор был со мною отменно вежлив, оставив часть денег, что с прочими ни с кем не делал (запрещалось брать с собою в Сибирь больше определенной суммы даже из собственных доходов), к вещам даже не подходил, только что просил меня подписать реестр, что более в нем означенного при мне не находится. Другие все более, но уже не менее 12 дней проживали здесь, и никто так легко не отделывался…

Но другие были более ловки, чем Наталья Дмитриевна. Полине Гебль удалось ловко провести несговорчивого и грубого иркутского губернатора, который так милостиво обошелся с Фонвизиной. Она отправлялась в Читинский острог через день после Натальи Дмитриевны.

«Губернатор заранее предупредил, — писала она много позже, — что перед отъездом все мои вещи будут осматривать, и когда узнал, что со мною ружье есть, посоветовал его запрятать подальше (все еще под впечатлением визита чиновника Попова). Со мною было довольно много денег, о которых я, понятно, молчала. Тогда мне пришло в голову зашить деньги в черную тафту и спрятать в волосы, чему весьма способствовали тогдашние прически. Часы и цепочку положила я за образа, так что, когда явились три чиновника, все в крестах, осматривать мои вещи, то они ничего не нашли…»

— Через день-два, много через неделю мы снова встретимся, — обняла на прощанье Полину Наталья Дмитриевна…

— Дайте знать Ивану Александровичу Анненкову, что я еду, — просила Полина. Она все еще именовала его полным именем и хоть и посмеивалась и шутила, но видно было, что предстоящего свидания ждет со страхом и нетерпением.

— Что-то нас там ожидает? — с грустью вздохнула Фонвизина.

— Прекрасная жизнь, — весело откликнулась Полина, — как это русские говорят, с милым рай и в хижине, — последние слова она с трудом выговорила по-русски.

— В шалаше, — так же весело, поддаваясь ее настроению, поправила ее Наталья Дмитриевна.

— Скоро и я заговорю по-русски так же правильно, как вы, — добавила Полина и посерьезнела. — У русских полагается на свадьбе посаженная мать, а мне предстоит венчание. Станьте моей посаженной матерью…

— С радостью, — откликнулась Наталья Дмитриевна. И тут же подумала, что там, в России, она даже и слова не сказала бы с продавщицей модного магазина, какой была Полина, а здесь, в Сибири, стерлись все отличия, осталось только одно — подруга по несчастью.

Посаженная мать была на три года моложе невесты…

Обоз генеральши, теперь уже бывшей, а в настоящем — жены государственного преступника Фонвизина, тронулся в последний перед Читой путь — последние 700 верст.

Снежная хмарь заволакивала все окрестности, и ничего не виделось впереди, кроме бесконечного белого полога. Только отсветы снега сопровождали весь путь Натальи Дмитриевны до самого Святого моря — Байкала. На рассвете намеревалась она пересечь Байкал. Федот запасся в дорогу длинными и широкими досками — здешние жители предупредили, что Байкал даже в эти трескучие морозы изобилует трещинами и полыньями, и беда, если попадет лошадь в одну из них. А доски послужат словно мостом, который поможет преодолеть трещины и полыньи…