Звезда печального счастья

— И это было, — он кивал головой. Лицо его, свежее, белокожее, немного покрасневшее под загаром, было очень красиво. Большие голубые глаза щурились от близорукости, седая длинная борода и седые же волнистые волосы по краям обширной лысины обрамляли его лицо, словно рамой.

— Вы очень красивый человек, — медленно сказала Наталья Дмитриевна, — наверно, многие женщины любили вас…

Старик усмехнулся и пожал плечами.

— Из наших? Из декабристов? — спросила и Жозефина.

Он молча покачал головой.

И тут словно прорвало какую-то плотину — Наталья Дмитриевна начала рассказывать о восстании, о заключении лучшей части дворянского общества в крепость, о женщинах, последовавших в Сибирь за мужьями, о тягостных годах казематов, где жили они в тюремных камерах…

Она говорила долго.

И видела, как лицо старика словно покрывается паутиной грусти и сожаления, видела, что вся история декабристов глубоко трогает и волнует его сердце.

— Простите, заболтала я вас, — наконец сказала она, взглянув на глаза странного старика.

Он медленно поднялся, отвесил низкий поклон, а потом сказал своим глуховатым, едва слышным голосом:

— Благодарствуйте за хлеб-соль. Помогай вам Бог…

Еще миг, и белая его рубаха замелькала между медовыми стволами сосен, а потом и вовсе растворилась в глубине леса…

Он шел по лесу, а в памяти его стояло простое русское лицо женщины, и он видел, сколько горя она перенесла, и видел, сколько еще придется ей перенести. Он мог бы сказать ей, какие утраты и горести ожидают ее, мог бы рассказать ей всю ее судьбу — он теперь ясно видел людей. Но ничего не сказал. Зачем? Придет день, и она загорюет, а раньше пусть живет минутной радостью…

Вслед ему, вдогонку она крикнула:

— Простите, как хоть зовут вас, мы, такие бессовестные, даже и не спросили?

Он повернулся из зеленой рамы леса и тихо ответил:

— Федор Кузьмич я, бродяга…

И исчез…

— Пора и нам, — сказала Наталья Дмитриевна.

— А мы в самом деле поедем в Ялуторовск, — полюбопытствовала Оля, — или вы это сказали просто так?

— Отчего же нет? — удивилась Наталья Дмитриевна. — А что, не хотите? Если не хотите, поедем домой…

Но и Оля и Жозефина дружно запротестовали, хотелось продлить это ощущение праздника, удивительного ощущения простора и шири и лесной разнотравной сумрачности.

К вечеру они уже были в Ялуторовске.

На встречу с тобольскими изгнанницами сбежалась вся Ялуторовская республика. Наталья Дмитриевна сердечно расцеловалась с Иваном Дмитриевичем Якушкиным, все таким же суховатым и слегка только поседевшим и с нетерпением ждала Ивана Ивановича Пущина. Смугловатое его лицо озарилось такой ясной и теплой улыбкой, что она почувствовала незамутненную ничем радость. Темно-русые его волосы слегка поредели, а брови украсились несколькими седыми нитями, но карие его глаза глядели на нее с прежней чистой, ясной любовью. И этот взгляд словно приподнял ее опять над постылой обыденностью, придал ей силы и оживление, которых давно уже не испытывала она в своем тобольском уединении.

За чаем, накрытым в доме Якушкина, разговаривали шумно, ни о чем, восторгались встречей и смелостью Натальи Дмитриевны, рассуждали о последствиях, которые могли произойти от ее фантастического шага…

Наталья Дмитриевна рассказала о встрече, которая так внезапно произошла у них в лесу.

— Представьте, выходит из лесу старик с огромным лбом, ясными чистыми голубыми огромными глазами, с седой длинной бородой, весь белый, как лунь, в белом балахоне каком-то. Поразил он меня не тем, что живет и странствует в таежной глуши, а тем больше, что прекрасно говорит по-французски и немецки и выговор у него прелестный…

Она оглядела всех своих слушателей и высказала давно мелькавшую у нее мысль и неотступное смутное воспоминание.

— Мне так показалось, — медленно проговорила она, — что я его знаю, где-то видела, слышала этот голос, но не могла вспомнить…

— А как его звали? — насторожился Якушкин.

— Назвался Федором Кузьмичом, — медленно ответила Наталья Дмитриевна и в этот момент вдруг ясно вспомнила, где она видела это лицо, только молодое, но такое же свежее и ясное, эти большие голубые глаза, немножко прижмуривающиеся от близорукости…

— Верно, это старец, о котором уж ходит по Сибири слава, — осторожно сказал Иван Дмитриевич, — считают прозорливцем, чудесником, чуть ли не святым.

Наталья Дмитриевна задохнулась от желания высказать то, что вдруг вспомнилось ей, но помолчала немного — слишком уж невероятным казалось ей самой сходство это.

— Уж как-то слишком похож он на покойного императора, — заговорила она, — я видела его портреты и даже самого, но это было так давно, еще в бытность мою в Москве. И старец так похож на него, только уже постаревший, седой, ясный и проницательный…

Иван Иванович Пущин усмехнулся.

— Скажете вы тоже, — ядовито усмехнулся он. — Император Александр давно умер в Таганроге, и похороны ему торжественные были устроены, и вся царская семья… Впрочем, это было уже после заключения нас в Петропавловскую крепость. А вы с фантазиями…

Якушкин молча смотрел на Наталью Дмитриевну.

Вид Петровского завода.

Акварель Н. Бестужева.