Звезда перед рассветом

Пасмурным днем синие, голубые и фиолетовые перья Синей Птицы светились сами по себе, разбрасывали отблески по залу. Юлия Бартенева в узком платье цвета фиалок вписывалась в интерьер идеально.

– Юленька, я так рад, что ты вернулась! Я сходил с ума и проклинал себя, думая, что чем-то обидел или расстроил тебя, что больше тебя не увижу…

– А что думает по поводу моего возвращения твоя жена? Не в тягость ли ей Герман и наши с тобой отношения?

– Моя жена? – картинно удивился Александр. – Она по ночам скачет на лошади, а днем переписывается с покойниками. Какое ей до нас, а нам до нее дело!

– Мне нравится, как ты говоришь, – Юлия улыбнулась медленной улыбкой и протянула Александру обе руки. Он жадно схватил их и покрыл мелкими частыми поцелуями.

«Как голодный петух зерно в грязи собирает», – подумала горничная Настя, забрала сметку для пыли и вышла из голубой залы.

Глава 38, В которой Атя встречает революцию

Длинные афиши мокнут под снегом, лоснятся в свете электрических огней. Везде плакаты, призывающие жертвовать на помощь раненным, беженцам и военным сиротам. На плакате, призывающим жертвовать на полевые бани для солдат, почему-то нарисована не вошь или отмытый солдат, а Лев Толстой (в своих военных воспоминаниях Л. Толстой описывал устройство и превозносил пользу переносной бани – прим. авт.). Комитет солдатских приемных матерей объявляет сбор теплых вещей…

Гудящие клаксонами автомобили, роняющие пену рысаки на улице перед кинематографом. Люди, как закипающее варево, спирально движутся, толпятся между экипажами, перед входом. Как красива Кавальери! (Лина Кавальери – кинодива того времени – прим. авт.) Вот если бы у Ати когда-нибудь отросла такая грудь и такие ресницы… Но ведь, сволочи, не отрастут…

– Ай, кошелек стащили!

Если немного пошнырять в толпе, то можно набрать на ужин и даже на билет. Но нужно быть осторожной, чтобы не нарваться на конкурентов, воровскую братию – у чужачки всю выручку отберут, да еще и по шее накостыляют.

Но в темном зале кинематографа так тепло и уютно! Фильма называется «Чары неги и страсти» – под нее так приятно помечтать о будущем… Какое у героини кольцо! Бриллиант размером с фрикадельку! Говорят, у Люшикиной матери-цыганки тоже был такой, но во время пожара делся куда-то… Интересно, кто его украл?

27 февраля газеты не вышли вообще. Атя вместе с хитровскими огольцами, которые с восторгом приветствовали любую смуту, задаром взялась распространять листовки, отпечатанные на ремингтонах, гектографах и шапирографах.

– Восстание в Петрограде! – звонко кричала она, размахивая сероватой пачкой и норовя сунуть листовку барыням и господам понадутее с виду. – Революция, как в Париже! Призрак Красной Пресни бродит по Москве!

Откуда разом взялось столько красных знамен?

«Мануфактуру какую разгромили, что ли?» – думает Атя.

Студенты идут к Думе, взявшись за руки. Рабочие с Симоновской слободы поют грозные революционные песни. Атя с восторгом подпевает:

– Проверьте прицел, заряжайте ружье,
Вперед, пролетарий, за дело свое!
Вперед, пролета-а-а-арий…

Говорят с верхних ступенек, ораторы сменяют друг друга. Вся Воскресенская площадь запружена народом – солдаты, разодетые дамы, гимназисты, рабочие и работницы. Что говорят – Ате не слышно. Да и какая разница? Вместе с мальчишками Атя залезает на крышу трамвайного павильона, чтобы лучше видеть происходящее.

Какого-то оратора несут на руках и качают. Кажется, это офицер. Может быть, он пообещал, что теперь война закончится?

Со стороны Красной площади едут конные жандармы и городовые… Ух ты! Что теперь будет?! … Ничего, просто проехали, народ расступился, городовых проводили улюлюканьем.

Рабочий Военно-промышленного завода рассказал, что казаки, вставленные в заслонах командующим московскими войсками генералом Мрозовским, добровольно пропускали их на митинг. Рабочие завода Михельсона явились вооруженными – принесли с собой самодельные ножи, гайки и болты.

Говорили, потом опять пели, потом опять кого-то качали. Атя замерзла сидеть и стоять на павильоне и пошла вместе с частью толпы к Спасским казармам – агитировать солдат за революцию. Когда вынесли ворота, некоторые солдаты были уже готовы встать на сторону народа – спускались из окон на связанных простынях и ласково обнимались и целовались с приветствовавшими их рабочими. Другие еще колебались – ведь никому неизвестно, как дальше обернется, а за измену присяге их ждал военно-полевой суд.