Звезда Полынь

– Представь себе огромный белый самолет, - медленно и негромко сказал он. - Огромный-огромный. А на нем другой. Этот другой немного меньше, но тоже большой. Больше “Бурана” раза в полтора. Но дело в другом. Главное, что он сам себе хозяин. Никакому другому аппарату такое не снилось. Двигатель у него прямоточный, и стоит МГД-генератор… Знаешь, что это? Нет? Ну, тогда неважно. Суть в том, что будет электричества завались - пока летит, сам и вырабатывает. А электричеством он впереди себя создает плазму вместо воздуха. И эта плазма его не тормозит, а, наоборот, вперед несет и дает полную свободу маневра. И у него не перегреваются борта. Вот у американцев из-за этого как раз “Коламбия” рассыпалась, семь человек погибли… А тут разогнали его на большом самолете, прямоточник включился, электричество пошло… Скорость, маневренность - как ни у кого. Полетал в космосе, вернулся в атмосферу, полетал в атмосфере, сделал, что надо… опять в космос ушел… Угнаться за ним никто не может. Его даже заметить толком никто не может. Ты же понимаешь… Если бы, например, такой наш самолет в свое время один только раз пролетел на границе атмосферы и космоса над Югославией и Адриатикой, где американские корабли, НАТО разве решился бы Югославию бомбить? Все были бы отменно вежливы и дружелюбны, говорили бы только о международном праве, уважении к суверенитету и стремлении к мирному разрешению любых конфликтов и недоразумений… Потому что зачем говорить об очевидном? Он просто один раз пролетел…

Журанков умолк. Что-то я долго, подумал он. А впрочем…

Как раз об этом он мог бы говорить часами. И простыми словами, и сложными. И даже молча - с помощью одних лишь формул на бумаге.

– Подобными проектами уже лет десять занимаются. И у нас… и у них, конечно. И судя по тому, как на меня давили и как тебя подставили, чтобы додавить, я каким-то чудом продвинулся сильно дальше всех. Или просто удачнее. Это же сумасшедшая математика, Вовка. Совершенно сумасшедшая. Это только вот так, на словах просто. Одно обтекание плазмоида обсчитать - кишка выскочит.

Опять помолчал. И ни с того ни с сего разоткровенничался:

– Впрочем, это довольно прикладная задача. Да, я им тогда просчитал… Сам-то я давно занимаюсь иными вещами, куда более интересными. Этого уже вообще никто не знает.

Он осекся, потому что ему показалось - он начал хвастаться. Оказывается, мне тоже не с кем поговорить, подумал он.

Помолчал. И потом неожиданно для себя несмело тронул ладонью колено сына.

– Вот как надо Родину защищать, Вовка. Головой.

Это неуместное, фальшиво свойское “Вовка” вырвалось само собой. Журанков даже испугался - нельзя так фамильярничать. Но сын, похоже, просто не обратил внимания на неучтивость свалившегося из иных пространств предка. Мысли его были заняты совсем иным.

– Ага, головой, - плачуще сказал он. - Как ее защитишь, когда ей самой ни хрена не надо? Вы будете десять лет головы ломать, а потом любой чиновник, вас не спросясь, любая мелкая сука в каком-нибудь министерстве возьмет и все это продаст! И ничего ему за это не будет! Скажут: о, какой правильный демократ и умелый бизнесмен! Вот у него теперь по заслугам вилла, “Тойота” и честно купленная икра! Не то что у слабоумного быдла, которое все это придумало и построило!

Журанков вздохнул, а потом улыбнулся через силу.

– Да, есть такая опасность… Вот потому мы не только от чужих таимся, но немножко и от своих… Свои ведь разные.

Помолчали.

Сын уже не смотрел в землю. Куда-то выше, вдаль. И глаза его впервые за все время разговора были не угрюмыми, не испуганными, не затравленными… Были такими, какие полагается иметь в детстве. В молодости. Мечтательными.

Потом сын спохватился.

– Погоди. Так… А какая связь? Что тогда получается с нашей… - он запнулся на миг, а потом решительно, не щадя себя, закончил: - С нашей бандой?

Журанков опять вздохнул.

– Ты дуй от них подальше, сын, - сказал он. - Я, собственно, чтобы тебя предупредить и приехал. Наплел им, что согласен на них работать и что мне только нужны доказательства - твой собственный рассказ.

– Значит, наша банда… - настырно повторил Вовка, почти не слушая и по-мужски думая сейчас прежде всего об установлении истины, остальное подождет.