Звезда Полынь

Поэтому, когда телефон с междугородней истеричностью пошел ни свет ни заря трезвонить, Журанков в бестолковой панике захлопал крутом себя ладонью, как цыпленок с отрезанной головой хлопает крылышками; чуть не снес лампу со столика у изголовья, снес-таки пустой стакан из-под йогурта (поздний ужин, который Журанков заранее готовил себе на случай, если уже в постели поймет, что оголодал), и лишь потом нахлопал трубку. Поднося ее к уху, он все еще не мог разлепить глаз.

– Да? – сипло спросил он.

В трубке молчали.

– Журанков слушает, – сказал он тогда. Веки наконец разлиплись. Сердце прыгало в груди увесисто и плотно, словно мячик из литой резины катился вниз по крутым ступеням.

– Константин? – неуверенно спросил женский голос в трубке.

Какое-то очень короткое мгновение Журанков то ли не мог его узнать, то ли не мог в него поверить. Потом сердце в последний раз рухнуло с особенно высокой ступеньки и, упруго подскочив, вылетело в открытое окошко.

– Да, это я, – сказал он. – Доброе утро, Катя.

– Как хорошо, что у тебя не изменился номер телефона, – неловко сказала она после ощутимой задержки. – Я совсем не была уверена, что попаду куда надо.

– У меня все очень стабильно, – ответил он.

Ему было так неловко, что он в постели, небритый, наверняка со всклокоченными волосами и вдобавок ко всему, пусть и под одеялом, но голый, и зубы не чищены… Будто она могла его оттуда видеть и обонять. Непроизвольно он старался говорить чуть в сторону от трубки.

– Что? – переспросила она.

А ей всего-то оказалось плохо слышно. Вероятно, именно из-за его нелепых ухищрений.

– У меня все очень стабильно, – повторил он громко и прямо в микрофон.

– Как это хорошо, – она вздохнула, похоже, с неподдельной завистью. – Стабильность… Ты так и живешь в той уютной квартирке в Пушкине?

Голос выдавал волнение. Но она старалась быть вежливой и светской.

Он понял это с умилением.

– Да, – ответил он. – Мне здесь нравится.

– Я рада за тебя.

Он молча усмехнулся.

– Извини за ранний звонок, – сказала она. По чуть изменившемуся тону он понял, что лимит светскости исчерпан. – Я понимаю, что в такое время звонят только очень близким людям… Или по предварительной договоренности. Но я очень боялась, что, если позвоню позже, ты уже куда-нибудь уйдешь.

– Понимаю. Что случилось?

– Ты помнишь, сколько Володе лет?

Он не помнил. С ходу не мог сказать. Но прекрасно помнил, сколько было ему самому, когда сын родился. А считать в уме он всегда умел мгновенно. Так лихой казак перебрасывает шашку из правой руки в левую и обратно движениями, почти неуловимыми – солнечный зайчик мелькнул, и все… Катя не смогла бы почувствовать ни малейшей заминки.

– Восемнадцать.

– Правильно. Нам грозит армия. И нам грозит не поступить в институт.

– Куда вы собрались, если не секрет?

Она на миг запнулась.

– Неважно. Мы еще не решили… – Голос ее нервно, напряженно дрогнул. – Не сбивай меня.

– Прости.

– Нет, ничего. Я никогда не решилась бы тебя побеспокоить. Зная тебя, я прекрасно понимаю, что твое финансовое положение вряд ли принципиально улучшилось за эти годы. Я до последнего надеялась, что мы сами справимся. Но сейчас времени уже почти не осталось. А Валентина как раз вчера сильно избили. Напали и избили… Из-за его убеждений, конечно. Националисты. Он приехал домой весь в крови… Возможно, у него сотрясение мозга. И все равно буквально на днях ему лететь в очень ответственную командировку…

Теперь Журанков понял, отчего Катя так взволнована. Еще бы. Можно только догадываться, как она передергалась ночью.

При сотрясении мозга ставят компрессы?

Наверное, ставила… И вообще.

Избили. Националисты. Избили – это я еще понимаю, и в наше время хулиганья хватало; но… националисты. Ну и времена.

– Снова приставать к нему сейчас из-за денег просто бессовестно. И, в конце концов, я за все эти годы ни копейки с тебя не взяла. Теперь ты просто обязан помочь.

– Да, конечно, – совершенно искренне, как под гипнозом, ответил он.

– Ты согласен?

– Разумеется, Катенька…

Это свойское "Катенька" сорвалось с языка совершенно случайно.

Она так изумилась, что не сразу смогла ответить. Потом очень по-деловому спросила:

– Сколько ты можешь дать?

В доме было рублей семьсот, прикинул он. И плюс завтра еще два урока – оба физика. Математика – послезавтра…

Но говорить об этом ей – только смешить.

– А сколько надо?

Она сказала.

И очень его насмешила.

Только смех оказался бы горьковат.

– Какие сроки? – спросил он как ни в чем не бывало.

– Чем скорее, тем лучше. Я и так уже непозволительно затянула.

– Я постараюсь что-нибудь придумать. Ты мне дашь свой телефон?

Она помолчала.

– Лучше я сама позвоню тебе завтра.

– Хорошо, – безропотно согласился он. Собственно, так и впрямь лучше – чтобы потом никогда, никогда не возникло соблазна. Она права.

– Во сколько тебе удобно? – вежливо осведомилась она.

– Можно в это же время, – еще более вежливо ответил он.

Она опять помолчала. Она будто все еще ждала, что он откажет. Он уже согласился, согласился без колебаний и без задних мыслей, но она все еще не верила и ждала подвоха.