Звезда Полынь

И ушел. Его "газель" давно уехала, и он просто пошел пешком в сторону Университетского проспекта. Легким, спортивным шагом, будто бы не обремененный никакой заботой, никакой тяготой, будто бы все произошедшее было таким незначительным и обыденным… Он даже, кажется, что-то засвистел себе под нос.

И ни разу не оглянулся.

Еще с минуту Кармаданов и Серафима молчали, только втискивались друг в друга. Дрожь ее немного унялась. Он спросил:

– Ты идти сможешь?

– А ты? – как ровня, в ответ спросила она. Да она теперь и была ему ровня.

– Кажется, да.

– И я – кажется, да.

Он осторожно поднял ее с колен – ноги ее на миг беспомощно вытянулись в воздухе, упала на землю странная визитка – и поставил на землю. Осторожно поднялся сам. Сима нагнулась, подняла визитку и подала отцу. Он взял.

– Как сердце у тебя? – очень взросло спросила она. Так иногда Руфь спрашивала; дочь до сегодня – ни разу.

Он прислушался к себе и с некоторым удивлением понял, что вроде бы в первом приближении очухался. Ответил:

– Шевелится. Может, тебя понести?

– Вот только этого еще не хватало, – сказала Сима.

Тогда он просто взял ее за руку, и они чинно пошли к дому. Со стороны любой подумал бы просто: как славно гуляют.

– А давай маме ничего не скажем, – вдруг предложила Сима. – Чего ее зря волновать? Нам уже все равно, а она пусть живет как раньше.

Кармаданов даже сбился с шага. Наклонился. Сима тоже остановилась, подняла голову. Они посмотрели друг другу в глаза.

Двенадцать лет пигалице…

Кармаданову оставалось только преклоняться перед мужеством дочери.

– Я – за, – сглотнув от избытка чувств, сказал он.

И тогда словно кто-то распахнул перед ним дверь, по ту сторону которой сверкают в беспредельном пространстве все истины мира – и он увидел: эта родная храбрая пигалица станет поразительной женщиной, а они с Руфью будут гордиться тем, что они – ее родители…

Время эффектно и сполна подтвердило его правоту.

ГЛАВА 7

Крылатая каравелла

– Не разбудила?

– Нет.

– Я звоню, когда ты сказал.

– Да, конечно.

– У тебя больной голос.

– Нет, Катя, нет.

Журанков теперь тщательно следил за своей речью – чтобы не вырвалось снова вчерашнее "Катенька". Ни к чему были такие ошибки.

– Что скажешь?

– К сожалению, пока ничего хорошего. Мало времени. Что мог – я сделал, теперь надо просто подождать.

Она помолчала. А когда заговорила снова, голос был сухим и отчужденным. Почти враждебным. Она хотела показать, что очень недовольна.

– Я понимаю, разумеется. Но не тяни слишком долго и не заставляй меня просить несколько раз. А то я пожалею, что к тебе обратилась.

Журанков чуть улыбнулся.

– Оставь мне свой телефон – я позвоню, как только что-то прояснится.

– Костик, это неудобно, пойми.

– Понимаю.

– Валентин будет недоволен, если ты примешься нам названивать.

– Он что, не знает, что ты мне позвонила?

– Почему?! – Она возмутилась. Мысль, будто она предприняла такой шаг без ведома мужа, тишком, тайком, была оскорбительной. – Прекрасно знает.

Журанков помолчал. Содержательная беседа… На что уходит жизнь, подумал он.

Впрочем, она уже ушла. Жизнь. Так что теперь не жалко.

– Как хочешь, – сказал он. – Но, согласись, тут одно из двух.

– Да, я понимаю. Сложная ситуация. Но просто тебе надо поторопиться.

– Разумеется.

– Попроси аванс… Я не знаю. В конце концов, у тебя же есть какой-то работодатель, не святым же духом ты питался все эти годы. Постарайся его убедить, объяснить положение. Он должен понять… Что я, учить тебя должна?

– Нет, конечно.

– Я позвоню завтра в это же время, так тебя устроит?

– Устроит.

– Почему ты так односложно отвечаешь? Ты не пьян?

– Нет. Как у вас дела? Как сотрясение мозга? Преступников ищут?

Она помолчала.

– Это все тебя не касается, – сказала она. – До завтра.

Он повесил трубку и глубоко вздохнул. Провел ладонями по щекам.

Совершенно другой человек.

"Нет, чушь. Человек – это, простите, целый мир. В нем всего очень много, и все это – он, единый и неделимый. Поэтому он таков, каковы его отношения с собеседником. Если отношения не изменились – и человек не меняется. Если отношения стали иными – и человек становится неузнаваемым. А если отношений нет – то и человека нет. У нас с нею отношений нет – и поэтому я для нее просто не существую.

А почему тогда она для меня существует? Ведь у меня с нею отношений тоже нет…

Потому что у меня есть отношения с воспоминаниями о ней. С воспоминаниями о нас; о том едином организме, сложнейшем, норовистом, ныне мертвом, который называется "мы". Он мне дорог, а ей, вероятно, нет; возможно, ей о нем даже неприятно вспоминать. А возможно, она о нем и вовсе не вспоминает. Полное равнодушие. Сдох и сдох".