Звезда путеводная

От Синего моста до Сенатской площади рукой подать. Вокруг площади колыхалась толпа народа. Были здесь и мужики, и мастеровые, и господа — в цилиндрах, богатых шубах, и мальчишки (как же без них?). Встав на цыпочки, вытягивая шеи, вглядывались они в ряды солдат в серых шинелях, застывшие у Медного всадника — памятника императору Петру. А между ними и толпой — другие войска, словно кольцо вокруг тех, в серых шинелях.

Молодой мастеровой толкнул Никиту в бок:

— Гляди, дядя: вон сам царь Николай! Вон тот молодой красавчик с голубой лентой!

Император и впрямь был красив. Мундир ему к лицу, белый конь с чёрной гривой — как на картинке. Только лицо — бледное, растерянное. Губы кусает и тоже, как все, смотрит на площадь.

Никита опять на солдат у Медного всадника поглядел — и только теперь заметил среди серых шинелей две-три фигурки в штатском, в шубах. Показалось даже, что узнал Кондратия Фёдоровича, да разве издалека разглядишь! Забыл и царя, и мастерового — стал проталкиваться через толпу, пробился в первые ряды. Дальше ткнулся было — да два гвардейца-усача ружья сомкнули:

— Проваливай, не велено!

Взмолился Никита:

— Что же там приключилось такое, братцы?

Один из солдат понизил голос, зашептал:

— Вышли войска на площадь, против нового царя Николая бунтуют, не хотят ему присягать. Офицеры, что их вывели, обещают солдатам облегченье службы, народу — волю. — И, завидя подошедшего офицера, отодвинулся подальше.

А Никита опять стал во все глаза глядеть на солдат у Медного всадника.

К царю приходили всё новые и новые подкрепления. Загрохотали по мостовой колёса пушек. Батюшки, артиллерия! А у восставших пушек нет. Мрачно уставились на них орудийные жерла.

А время шло. Несколько раз царь посылал на восставших конницу. Но кавалерия, доскакав до них, поворачивала назад. Солдаты постреливали, всадники кричали что-то, махая саблями, — но, похоже, только для вида. Свои ведь — и с той, и с другой стороны. Солнце опускалось всё ниже, стали сгущаться ранние зимние сумерки.

Никита услышал, как давешний усач-гвардеец проговорил товарищу:

— Им бы до темноты простоять, а там от нас многие к ним перебегут.

Никита опять увидел молодого царя со свитой. Николай подскакал поближе, угрюмо взглянул на серевшие у Медного всадника шеренги. Оглянулся на толпу, обступавшую со всех сторон его войска, дёрнул ртом. Едва заметно кивнул одному из генералов. Привстав в стременах, тот скомандовал артиллеристам:

— Картечью заряжай!

Канониры дрогнули, помедлили, потом задвигались. Одни подносили заряды, другие забивали их в бронзовые пасти пушек.

Отвернувшись от площади, генерал махнул перчаткой:

— Пли!

Но артиллеристы застыли, ни одна рука не поднялась.

— Свои ведь… — растерянно проговорил один.

Стоявший рядом офицер подскочил, вырвал у него тлеющий фитиль, поднёс огонь к запалу орудия, потом к другому, третьему. Засвистела над площадью картечь, посыпались осколки. Солдаты у памятника закричали «ура», ответили ружейным огнём. Первый залп их не достал, но следующие картечины ударили прямо в строй восставших. Расплылись на снегу алые пятна. Осколки летели в толпу. Люди закричали, побежали, понесли с собой Никиту. Оборачиваясь, он видел, как офицеры старались опять построить восставших солдат, увести их с площади через Неву. Но картечь летела на лёд, он трескался, среди вздыбившихся льдин показалась чёрная вода. Лишь немногим удалось добежать до другого берега.

Люди бежали, давили друг друга. А Никита всё озирался, всё искал Кондратия Фёдоровича. И вдруг увидел его. Без шапки, в порванной шубе, лицо в пороховой саже, но — живой! Бросился к нему Никита:

— Барин, милый! — Схватил за руку, потянул за собой. Добежали до дома на Мойке, забарабанили в дверь.

Никита втащил Кондратия Фёдоровича в прихожую, крепко запер дверь на засов. Помог снять шубу.

Рылеев перевёл дыхание, отошёл. Обнял старика, сказал:

— Спасибо тебе, Никитушка, за всё! Вот беда — не вышло у нас. На этот раз — не вышло… — И попросил — Растопи у меня в кабинете камин пожарче.

Пока возился Никита с камином, барин стал ящики стола выдвигать, бумаги из них вытряхивать. Бумаги перебирал, бормотал:

— Это стихи — оставлю, прочтёт кто-нибудь. А здесь — списки тайного общества. В огонь их, в огонь, да поживей.

Никита поглядел в окно. На улицах полным-полно солдат. Скачут всадники, мимо прокатили сани. В них сидел какой-то человек, по бокам его — два конвойных. И только тут Никита сообразил, что хоть и ушёл его барин с площади невредимым, но опасность над ним нависла страшная. Царь бунтовщикам не простит, не помилует.

— Кондратий Фёдорович, что же мы с вами сидим тут, чего дожидаемся? Бежать надо. Я сейчас велю коней запрячь. Сперва в деревню, а потом ещё куда-нибудь подальше, пока всё не уляжется. Бежать надо, барин, Кондратий Фёдорович!

Рылеев поглядел на Никиту задумчиво, покачал головой:

— Нельзя мне, Никитушка, бежать. Там, на площади, товарищей моих повязали. Разве могу я сам спастись, а их оставить? Есть такая поговорка солдатская: сам погибай, а товарища выручай. А я ведь солдат, солдатский крестник.