Звезда цесаревны

— Да что это вы, господа, прежде времени отходную по Лизавете Касимовне запели? — с досадой прервал своих собеседников Ермилыч.

— Тот, кто в Преображенском приказе не найдет смерти, и жизни не рад, — угрюмо заметил один из певчих.

— Алексея-то Яковлевича живым оттуда вывезли, да что толку-то! — подхватил другой.

— Мы здесь об одном только молим, чтоб ее страдания скорее кончились, ни о чем больше, — вставил третий.

И, обернувшись к гостю, он отрывисто спросил у него, на что понадобился ему Розум: уж не для того ли, чтоб его утруждать просьбой вмешаться в дело Ветловой?

— Так это вы напрасно затеяли, — продолжал он, — имя ее запрещено во дворце произносить. У цесаревны и своей печали достаточно, до сих пор как вспомнит про Шубина, так слезами и зальется. А уж Ивану Васильевичу и думать нечего кому бы то ни было там на глаза показываться — все равно до цесаревны его не допустят. Она у нас здесь, слава Богу, хорошо охраняема. Мавра Егоровна с Розумом ни на шаг от нее не отходят, как верные псы, оберегают ее от новой скорби.

— Слава Богу, что сверху-то на нас гонение прекратилось, всех ведь нас тогда чуть было не арестовали, когда цесаревна отказалась в Петербурге Бирона принимать…

— Это когда же случилось? — наивно спросил Ермилыч. — У нас в монастыре ничего про это не известно. Знаем мы только, что Лизавета Касимовна ездила в Москву, чтоб попытаться повидать Шубина в тюрьме, а удалось ли ей это, толкуют разное — кто говорит, что она к нему проникла, и будто он умолял цесаревну его спасти…

— Ложь это на него взводят! — не вытерпел, чтоб не вскричать, тот самый юноша, который за несколько минут перед тем особенно ревностно старался оберегать придворные тайны. — Не из таковских Шубин, чтоб ценой ее бесчестья жизнь свою спасать!

— Всякий русский человек поступил бы точно так же на его месте! Она всей России нужна…

— Нас много, а она после царя Петра одна осталась, одна на всю Россию, и нам надо ее как зеницу ока беречь, голубушку нашу…

— Нечего старое поминать, оставим мертвым хоронить мертвецов — это в Писании сказано, надо о живых заботиться, чтоб их уберечь. Немного их уж осталось у нас. Вы там, в монастырях-то да скитах, ничего не знаете, а мы все это пережили, на наших глазах хватали, мучили и казнили верных ее друзей и при Меншиковых, и при Долгоруковых, а теперь при Бироне… Чуть было до Шереметевых да Шуваловых не добрались, всех собирались истребить! — перебивая друг друга, кричала преданная цесаревне молодежь.

— Всех хотели убить, чтоб ей не на кого было опереться…

— А народ-то? Забыли про народ, анафемы! Он им про себя еще напомнит, мы кое-что про народ-то знаем…

— Он нам свой, народ-то православный, мы ведь из него вышли.

— У нас, тронь только ее, все готово в отместку…

— Мы со своими связи-то еще не порвали, слава Богу!

— Нашу цесаревну не тронь! Каждого, кто бы к ней поганую руку ни протянул, в куски разорвем!

— А правду, что ли, в Москве болтают, будто немцы потому стали посмирнее, что за нашу цесаревну иностранные государи заступились? — заметил Ермилыч.

— Вздор! Русских людей испугалась немчура паршивая, вот и все. А впрочем, мы всякой помощи рады, откуда бы она ни явилась, милости просим умирать за нее вместе с нами!

Ермилыч улыбнулся. Ему была по сердцу молодецкая отвага ни перед чем не унывающей молодежи, готовой, не задумываясь, пожертвовать жизнью за представительницу России. С такими можно рассчитывать на успех.

— А я так и совсем не верю, желанию немцев помириться с цесаревной, — сказал он. — Если б это было так, зачем же им было лишать ее после сердечного друга еще и любимой женщины? Зачем причинять ей еще новое огорчение? Нет, братцы, должно быть, не нагнали еще на них страха русские люди, если они не унимаются!

— Это уж, должно быть, их последняя против нее вылазка…

— С какой же целью? — продолжал настаивать Ермилыч.

— А кто их знает! Хотят, может быть, чтоб она им первая поклонилась…

— Да только этому не бывать, если уж для Шубина она перед, ними головы не склонила, то из-за Ветловой и подавно не склонит…

Долго еще обменивались они соображениями в том же духе, но Ермилыч их больше не слушал. Он узнал то, что ему нужно было узнать, — здесь им помощи ни от кого нельзя ждать: на Лизавету; взирают как на последнюю жертву торжествующего врага. Преследование действительно прекратится с ее гибелью, по крайней мере на время, а измученным душевно людям и такая временная передышка в страданиях должна казаться очень сладким счастьем.

Ермилыч слишком много сам перенес мук на своем веку и слишком хорошо знал человеческую природу, чтоб этого не понимать.

В отведенной им для ночлега комнате он нашел своего спутника лежащим на кровати совсем одетым и с открытыми глазами.