Звезда цесаревны

— Да ведь и тезка большая старолюбка и с таким отвращением носит французское платье, что оно на ней сидит, как монашеская ряса! — заметила со смехом цесаревна. — А ведь красавица и, как ни уродит себя, на многих производит впечатление… И она так-таки ни крошечки не догадывается, что самый к ним ближайший человек умирает от любви к ней? Изумления достойна такая слепота!

— Я вам больше скажу, ваше высочество. Мне часто кажется, что и сам он не подозревает, какое у него к ней чувство, и оскорбился бы до глубины души, если бы кто-нибудь ему это сказал… Они странные люди, таких у нас при дворе никогда не было, да и не будет. Они точно по ошибке к нам попали. Не раз мы с мужем об этом говорили. Он вначале-то относился к Праксиным подозрительно, ведь их на места поставил сам князь Александр Данилович…

— А про Меншиковых ты что слышала? — прервала цесаревна.

— Страда их только, можно сказать, теперь началась. Княгиню совсем больную потащили в ссылку; отняли у них все, что может дать покой и удобство…

— Бедные! — вздохнула Елисавета Петровна. — И что же они?

— Князю надо только изумляться, как он изменился, и куда только девалась его гордыня и жестокосердие! Смирился перед Богом так, что узнать его нельзя. Ну а дети-то у него всегда были кроткие и простые, не то что долгоруковские, — прибавила она со злобой.

— Правда, правда, немного мы выиграли от перемены, — заметила цесаревна.

И, помолчав, она приказала послать сказать Шубину, что ждет его, чтобы ехать в Александровское…

— Да ведь сегодня ваше высочество ждут у царя на вечеринку с приезжими певцами, — напомнила Мавра Егоровна.

— Нет, Мавра, не в силах я сегодня никого из них видеть. Слишком тяжело, слишком болит сердце, один только человечек и может меня успокоить и развеселить… Знаешь, мне часто кажется, что всего было бы лучше, если бы я с ним куда-нибудь подальше удалилась от двора. Поселиться бы нам в моем малороссийском имении, у хохлов. Помнишь, как хорошо рассказывал про те места тот старичок, которого вы с тезкой ко мне приводили в Петербурге после ареста Меншиковых? Он много дельного говорил, Егоровна, я часто его вспоминаю и очень бы желала его видеть… надо будет спросить про него у Праксиной… Он мне говорил, что меня там любят… Как бы хорошо мне там было!

— Не извольте про это думать, ваше высочество, вам совсем другое назначение дано от Бога…

— Какое назначение? Два раза стояла я так близко к престолу, что мнила себя на нем, мысленно уже распоряжалась Россией: кого карала, кого миловала, все переделывала и перестраивала по своим мыслям, и все это рушилось по воле Божией и по стараниям моих недругов. Чего мне еще ждать? У нас царствует молодой царь, моложе меня, в жены ему прочат самую гордую, властолюбивую и сильную духом девушку Русского царства, умную и ловкую, и к тому же бессердечную… Она сумеет так дело поставить, что мне о батюшкином наследии и думать будет нельзя… Пойдут у них дети…

— Да они еще не обвенчаны, ваше высочество, и раньше как через четыре года царь жениться не может…

— И-и-и-и, милая! Таким, как Долгоруковы, все можно! Ну а только скажу тебе, что жить мне вечно в таком страхе за себя и за всех своих, как я живу теперь, становится невтерпеж… Ступай-ка к Шубину, позови его ко мне да распорядись, чтобы нам скорее карету запрягли. Закатимся мы с ним на весь день к себе, туда, где нам бояться нечего, где можно забыться от здешней мучительной несносной грязи, притворства и вечного страха сказать лишнее, тому перекланяться, этому недокланяться, каждое свое слово, каждую улыбку, каждое движение обдумывать… сухотно все это, надоело!

— А что же, ваше высочество, прикажете доложить царю?

— Пусть доложат, чтобы меня не ждали, да пусть это скажут при царской невесте — она так этому обрадуется, что не даст ему ни минутки про меня задуматься, вот увидишь!

— Сейчас пошлю Праксину за Шубиным…

— Пошли, он ей всегда рад, а сюда ты ее не присылай, пожалуйста. Как увижу я ее печальное лицо, так опять у меня сердце закручинится, а я сегодня хочу про все дурное забыть, хочу весь день провести весело, радостно и любовно!

— Слушаю, ваше высочество.

Цесаревна уехала со своим возлюбленным, когда еще солнце стояло высоко на небе и так припекало землю, что остававшийся в ложбинах снег побежал по улицам ручьями, образовывая на каждом шагу лужи, а когда оно ушло за гору и стало темнеть, в комнату Лизаветы, в которой она, запершись на ключ, молилась перед образами, на свободе изливая Спасителю свое отчаяние и печаль, постучались.

Пришлось подняться с коленей, пойти к двери и отворить ее, чтобы впустить Ветлова.

При первом взгляде на него Лизавета догадалась, что мужа ее в живых нет.