Звезда Тухачевского

— Поверьте, Михаил Николаевич, это вовсе не лесть! Это истинная правда! А как быть мне? Расценивать ваши восторги в мой адрес тоже как обычное проявление лести? В таком случае вспомните, как Лепорелло из «Фиделио»[35] рассказывает о своем изменнике хозяине!

— Рискую опять прослыть профаном, но, убейте меня, запамятовал.

— Я напомню вам. Лепорелло говорил, что его хозяин восхваляет миловидность блондинки, зимой ухаживает за полненькой, летом — за худенькой. Кажется, я попала в точку?

— Вы — опасная женщина! — рассмеялся Тухачевский. — Но я убежден, что вы из тех блондинок, за которыми хочется ухаживать зимой и летом, весной и осенью!

— Вот и опять лесть! Нет, что ни говорите, а жизнь без лести невозможна. Но я не завершила рассказ о Вене. Слушая восторженные речи о Бетховене, я, дура набитая, вспоминала о разной ерунде. Представьте, мне припомнилось даже, что на Венском конгрессе, разумеется в перерыве между заседаниями, Александр Первый начал приударять за некоей красавицей графиней. И та ему влепила: «Не принимаете ли вы меня за провинциалку?

Тухачевский всплеснул руками:

— Так это же те самые слова, которые вы «влепили» мне в первый же момент нашего знакомства!

— И все же не думайте обо мне как о человеке, который изъясняется только с помощью цитат! — Когда Зинаида Аркадьевна просила о чем-нибудь, она становилась похожа на юную девочку, допустившую шалость. — Однако не будем об этом. Я не знаю, как вас и благодарить за Бетховена.

— И представьте, он говорил о себе: «Я всего лишь несчастливец!»

— Его можно понять. Глухота исковеркала ему жизнь. Чего стоят десятки его разговорных тетрадей! Поставьте себя на его место. Уверена, что вам не захотелось бы жить, а уж сочинять музыку тем более.

— А не выпить ли нам по рюмочке коньяку в его честь?

То, что говорила Зинаида Аркадьевна, повергло его в грусть.

— Охотно. — Она одарила его сияющей улыбкой.

Тухачевский изящно разлил коньяк в маленькие рюмки, схожие с пузатенькими бочонками. На них затейливой золотой вязью была изображена монограмма Наполеона.

— У вас, кажется, два любимца — Бетховен и Наполеон? — осведомилась Зинаида Аркадьевна.

— Все великие люди — мои кумиры, — дипломатично ответил Тухачевский.

Зинаида Аркадьевна маленькими глотками смаковала коньяк.

— Господи, и коньяк — тоже «Наполеон», — всмотревшись в этикетку на бутылке, воскликнула она. — Наполеон… — Она устремила мечтательный взгляд в Тухачевского. — Я убеждена, что вы — под стать Наполеону.

— Вы опять за свое, — попытался остановить ее Тухачевский.

— Только не старайтесь заткнуть мне рот! — почти дерзко сверкнула она глазами. — Неужели вам не известно, что в высших военных кругах вам приклеили ярлык Наполеона? Или вы глухи, как Бетховен? Или не читаете зарубежную прессу? Там — в Германии, во Франции, даже в Америке — ваше имя склоняют вместе с именем Бонапарта. Потому-то я и намекала об опасности, которая вам угрожает. Повторюсь, не боясь прослыть назойливой, что вам надо остерегаться.

— Нет в мире человека, который заставил бы меня бояться, — запальчиво воскликнул Тухачевский: выпитый коньяк уже начинал действовать, и он потерял осторожность.

— Я всецело верю вам. — Тон ее был прозрачно искренним. — Но вы забываете, что у нас есть человек, который способен вселить страх даже в самого Наполеона.

— И кто же он? — Задавая этот вопрос, Тухачевский прекрасно знал ответ, но ему хотелось, чтобы это имя произнесла первой его собеседница.

— Вы знаете его лучше, чем я, — принимая игру, ответила Зинаида Аркадьевна. — Надеюсь, вам знаком товарищ Сталин?

— И даже Сталин не заставит меня дрожать от страха! — Задетое самолюбие Тухачевского требовало незамедлительного выхода.

— Дай Бог, чтобы ни одна из множества пуль, которые направлены на вас, не достигли цели. — Глаза Зинаиды Аркадьевны даже увлажнились. — Этого я не переживу.

Весь день они провели на даче, а когда высокое иссиня-черное небо высветили, звезды, Зинаида Аркадьевна стала прощаться. Они расцеловались, и Тухачевскому вдруг почудилось, что он знает эту женщину уже тысячу лет и в то же время совершенно не знает ее.

— Я надеюсь, что это не последняя наша встреча? — опасаясь, что она скажет обратное, спросил он.

— На это хотела бы надеяться и я, — просто, без всякого кокетства ответила она.

— Но где прикажете мне искать вас? Москва — город большой, целое государство.

— Вот моя визитка. — Она протянула ему плотный листок бумаги. — До свидания.

Тухачевский бережно усадил ее на заднее сиденье машины и велел шоферу отвезти ее туда, куда она скажет. И тут же вручил ей букет цветов, которые принес садовник из оранжереи.

— Цветы! Какое чудо! — обрадовалась она, как ребенок радуется игрушке. — И как вы угадали мое желание?

Проводив ее, Тухачевский долго смотрел на звездное небо.

Звезды были тусклые, безжизненные, не мигали.

«Хорошо, что это осталось позади. Как и вся прошлая жизнь», — грустно подумал он, ощущая, как его грусть странно и удивительно перебивает чувство радости, будто он избавился от чего-то неприятного и даже опасного.