Звезда Тухачевского

Алексеевский. Ваше отношение к Февральской революции?

Колчак. Я приветствовал революцию как возможность рассчитывать на то, что она внесет энтузиазм в народные массы, как это было у меня на Черноморском флоте вначале. Я надеялся, что революция даст возможность победоносно закончить войну с Германией, ибо считал эту войну самым главным и самым важным делом, стоящим выше всего — и образа правления, и политических соображений…

Алексеевский. Теперь об омском периоде.

Колчак. Ехал я в Омск очень медленно, с большими остановками в пути. Из Владивостока в Омск добрался лишь через семнадцать дней.

Я вовсе не предполагал задерживаться в Омске, несколько дней пребывания в этом городе потребовалось мне, чтобы выяснить возможность поездки на юг.

Однако по прибытии в Омск я узнал о смерти генерала Алексеева, там же я получил известие о смерти Корнилова и о том, что главнокомандующим Добровольческой армии на юге России стал генерал Деникин. Совпало так, что в день моего прибытия в Омск на соседнем пути стоял поезд с прибывшими из Уфы членами Директории и поезд генерала Болдырева, являвшегося верховным главнокомандующим.

Меня спросили, что я намерен делать. Я ответил, что нахожусь здесь лишь проездом и хочу поехать на юг. Вологодский мне сказал: «Зачем вам ехать на юг, там у власти Деникин, там идет своя работа, а вам лучше бы остаться здесь».

На мой вопрос о том, чем же я буду заниматься в Омске, мне предложили организовать воедино морских офицеров, разбросанных по всей Сибири. Я возразил, сказав, что в Омске никакого флота нет и эту работу вполне можно осуществить и без меня. Тогда в разговор вступил генерал Болдырев: «Вы здесь нужнее, я прошу вас остаться. Я намерен использовать вас для более широкой задачи, но об этом я вам сообщу позже».

Политическая обстановка в Омске была крайне напряженная. Шли разговоры о том, что Директория — это повторение того же самого Керенского, что Авксентьев, глава Директории, — тот же Керенский. Началась подспудная борьба Сибирского правительства с Директорией. Сама Директория разделилась на две группы: Авксентьев и Зензинов — одна группа, вторая — Вологодский и Виноградов, а посередине — генерал Болдырев.

Я осуществил поездку в Екатеринбург, где снова встречался с Гайдой, затем выехал в Челябинск вместе с полковником Уордом…

Когда я вернулся в Омск, ко мне явились многие офицеры и представители казачества, которые утверждали, что жить Директории осталось не долго и что необходимо создание единой власти. Когда я спрашивал о форме этой единой власти и о том, кого они предполагают выдвинуть для осуществления этой единой власти, мне отвечали прямо: «Это должны сделать вы».

Я отвечал им так: «Я не могу взять на себя эту обязанность просто потому, что у меня в руках нет армии. А то, о чем вы говорите, может быть основано только на воле и желании армии, которая бы поддержала то лицо, которое хотело бы стать во главе ее и принять на себя верховную власть и верховное командование. У меня армии нет, я человек приезжий, я не считаю для себя возможным принимать участие в таком предприятии, которое не имеет под собой почвы».

Денике. Вы не помните, кто из более видных военных деятелей являлся к вам с подобного рода разговорами и предложениями?

Колчак. Насколько я помню, это были полковник Лебедев и полковник Волков — начальник гарнизона города; затем Катанаев, очень много офицеров из Ставки. Из лиц невоенных, из политических деятелей по вопросу о единоличной власти у меня никого не было. Я помню, что приходили генералы Андогский, Сурин и другие, когда шла работа по созданию морского и военного министерства.

Насколько помнится, 17 ноября был у меня Авксентьев накануне своего ареста. Он приезжал ко мне на квартиру и просил, чтобы я взял свою просьбу об отставке назад. Я ему совершенно определенно сказал: «Я здесь уже около месяца военным министром и до сих пор не знаю своего положения и своих прав. Подчинены ли мне здесь войска или нет, в каких взаимоотношениях я нахожусь с командованием фронта? Вместо чисто деловой работы здесь идет политическая борьба, в которой я принимать участия не хочу, потому что считаю ее вредной для ведения войны, и в силу этого не считаю возможным в такой атмосфере работать даже в той должности, которую я принял. Так мы с ним и не договорились.

Переворот совершился 18-го вечером, с воскресенья на понедельник. Об этом перевороте уже носились слухи. Морские офицеры частным образом говорили мне об этом, но дня и часа никто не знал. О совершенном перевороте мне стало известно в 4 часа утра, на своей квартире. Меня разбудил дежурный ординарец и сообщил, что звонит Вологодский. Было еще совершенно темно. От Вологодского я узнал, что около одного-двух часов ночи были арестованы и увезены за город члены Директории Авксентьев, Зензинов, Аргунов и Роговский.