Звезда Тухачевского

— Не надо никаких заверений! — резко оборвал его Сталин. — Возьмем еще, к примеру, нашего наркома обороны, вашего непосредственного начальника товарища Ворошилова. Иные товарищи, можно сказать, сапоги лижут Клименту Ефремовичу, лишь бы получить более высокие звания, более высокие должности, почетные награды, а за глаза клянут его, объявляют неучем, профаном, солдафоном. Кто-то даже полковником Скалозубом обозвал. У нас тут развелось великое множество грамотеев, мыслящих литературными образами. А между тем товарищ Ворошилов — герой гражданской войны, беззаветно предан делу нашей партии, не жалеет сил для укрепления боевой мощи Красной Армии.

И, увидев, что Тухачевский все еще стоит у двери, добавил:

— А вы, товарищ Тухачевский, вместо того чтобы впрячься в единую упряжку с товарищем Ворошиловым, успеваете даже театры посещать. Культурный уровень, разумеется, надо повышать, мы это всячески приветствуем, но не на таких же спектаклях, как эта пресловутая «Ложь»! Или, может, разделяете мнение Рядового — персонажа этой пьески, который так прямо и заявляет, что с ложью, мол, жить теплее?

И он махнул рукой с зажатой в ладони трубкой, как бы разрешая Тухачевскому покинуть кабинет и не желая слушать от него каких-либо оправданий.

Усевшись за стол, Сталин внимательно перечитал докладную записку Тухачевского и тут же написал записку Ворошилову, в которой высказался без обиняков:

«Я думаю, что «план» тов. Тухачевского является результатом модного увлечения «левой» фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом. Поэтому-то анализ заменен в нем «игрой в цифирь», а марксистская перспектива роста Красной Армии — фантастикой. «Осуществить» такой «план» — значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции… Твой И. Сталин».

Не прошло и суток, как Тухачевский получил записку от Ворошилова:

«Посылаю Вам оценку Вашего «плана», данную тов. Сталиным. Она не очень лестна, но, по моему глубокому убеждению, совершенно правильна и Вами заслужена. Я полностью присоединяюсь к мнению тов. Сталина, что принятие и исполнение Вашей программы было бы хуже всякой контрреволюции, потому что оно неминуемо повело бы к полной ликвидации социалистического строительства и к замене его какой-то своеобразной и, во всяком случае, враждебной пролетариату системой «красного милитаризма».

Сомнений не оставалось: это было явное политическое обвинение! Оценки, содержавшиеся в этих записках, повергли Тухачевского в уныние. В то же время в нем закипал гнев. Как они смеют приписывать ему контрреволюцию, если он боролся с ней на фронте? Они что, решили поиздеваться над ним, рассчитывая на то, что его хватит инфаркт? Нет, он не доставит им такого удовольствия!

И он тут же написал Сталину:

«Формулировка Вашего письма, оглашенного тов. Ворошиловым на расширенном заседании Реввоенсовета СССР, совершенно исключает для меня возможность вынесения на широкое обсуждение ряда вопросов, касающихся проблем развития нашей обороноспособности, например, я исключен как руководитель по стратегии из Военной академии РККА, где вел этот предмет в течение шести лет. И вообще положение мое в этих вопросах стало крайне ложным».

Ответа не последовало. Сталин молчал.

Тухачевский написал второе письмо, в котором ставил вопрос о прекращении травли против него, высказывал свое негодование по поводу того, что его уже открыто обзывают авантюристом. Сталин и на этот раз промолчал.

И лишь много позже Тухачевский наконец получил ответ вождя: