Звезда Тухачевского

«Считаю постановление делегатского собрания об отобрании оружия у офицеров позорящим команду, офицеров, флот и меня. Считаю, что ни я сам, ни офицеры ничем не вызвали подозрений в своей искренности и существовании тех или иных интересов, помимо интересов русской военной силы.

Призываю офицеров во избежание возможных эксцессов добровольно подчиниться требованию команд и отдать им все оружие. Отдаю и я свою георгиевскую саблю, заслуженную мною при обороне Порт-Артура. В нанесении мне и офицерам оскорбления не считаю возможным винить вверенный мне Черноморский флот, ибо знаю, что преступное поведение навеяно заезжими агитаторами. Оставаться на посту командующего флотом считаю вредным и с полным спокойствием ожидаю решения правительства».

Анне Васильевне Тимиревой он отправил письмо, в котором были и такие строки:

«Я хотел вести свой флот по пути славы и чести, я хотел дать родине вооруженную силу, как я ее понимаю, для решения тех задач, которые так или иначе, рано или поздно будут решены, но бессмысленное и глупое правительство и обезумевший, дикий и лишенный подобия человека, неспособный выйти из психологии рабов народ этого не захотели».

А на флоте вскоре дело дошло до массовых матросских самосудов и расправ с офицерами…

Недавнее прошлое стремительно пронеслось в голове Колчака, он величайшим усилием воли заставил себя вернуться в настоящее, и в этом ему снова помогла Анна Васильевна.

— За что нас так наказывает Всевышний? — решила она прервать затянувшееся молчание. — Почему вы проиграли? Мы проиграли, — тут же поправилась она. — Что это — перст судьбы или наказание за грехи?

Поезд резко затормозил, будто наткнувшись на препятствие, воздвигнутое на рельсах.

— Где мы? — нервно спросил Колчак у появившегося в дверях купе адъютанта.

— Станция Иннокентьевская, — растерянно доложил адъютант. — По расписанию эта остановка не была предусмотрена…

— Иннокентьевская? Что-то не припоминаю, — помрачнел Колчак.

— Иннокентьевская, близ Иркутска, — уточнил адъютант.

И тут же в купе вошел комендант поезда. Глухо и как-то буднично объявил:

— Господин адмирал, вы передаетесь иркутским властям.

Колчак мертвенно побледнел, с трудом заставил разжаться плотно сомкнутые губы:

— Значит, союзники меня предают? — Колчаку казалось, что он произнес эти слова громко и внятно, даже грозно, на самом же деле они, как вишневые косточки, застряли у него в горле. Комендант непонимающе-тупо смотрел на него, стараясь не встретиться с потухшими глазами адмирала.

— Союзники меня предают? — уже более внятно повторил свой вопрос Колчак.

Комендант сконфуженно молчал, и Колчак мгновенно овладел собой…

Анна Васильевна встала с ним рядом, ей хотелось сейчас крикнуть на весь мир, что он и она — единое целое и что если придется взойти на эшафот, то она взойдет на него рядом с Александром Васильевичем Колчаком.

Во вторник, 6 января в Иркутске вышел первый номер газеты «Рабочий и крестьянин». На следующий день газета уже именовалась «Сибирской правдой». В передовой статье бушевала высокая, до приторности красивая и потому не вызывающая внутреннего волнения патетика: