Звезда Вавилона

— Я помню, как мать рассказывала мне историю о Великой библиотеке в Александрии и о жрецах, которым удалось спастись из пожара в четвертом веке. В одиннадцатом столетии они были крестоносцами, называвшими себя рыцарями ордена Огня. Я считал, что это лишь сказка, но теперь думаю, что все было на самом деле. Мои родители принадлежали к этому обществу. — Он посмотрел на свое золотое кольцо с рубином. — Вот что оно означает. Членство в тайном обществе.

— А в чем цель этого общества?

— Не знаю. Мать написала в дневнике, что отец запретил ей рассказывать мне. Она должна была дождаться, пока мне исполнится восемнадцать. Но она умерла до моего дня рождения.

— Возможно, это как-то связано со Свечением?

Он удивленно посмотрел на нее. Свет, который он увидел, когда сорвался со скалы и думал, что погибнет. Было ли то видение чем-то из его памяти? Мог ли его напуганный разум заглянуть во времена детства и выдернуть оттуда спасительное воспоминание? Если его мать описывала ему Свечение, значит, это было как раз то, что он увидел, то, что он с тех пор пытался воссоздать на холсте.

— У общества есть цель. Это не просто сборище людей, оно должно что-то делать. Только я не знаю что. — Он покачал головой. Со временем ответы придут. — Но меня беспокоит вот эта часть.

Он решил рассказать все — чтобы Кэндис узнала, насколько опасна ситуация, в которую они попали, — в надежде, что после этого она вернется в Лос-Анджелес.

— «Фило пугает меня, — вслух прочитал Гленн. — Я ощущаю в нем растущую манию. Сандрин, похоже, ничего не замечает или решила не замечать. К чему это приведет? Есть вещи, которые, как я думаю, он совершил. Я боюсь говорить о них. Я не могу обратиться в полицию, ибо тогда им станет известно о нашем обществе. И я не могу сказать Джону, потому что мы никогда не говорим о Фило. Могу ли я пойти со своими страхами к остальным? Но кажется, все они боготворят Фило. Милдред Стиллвотер так влюблена в него, что готова пожертвовать жизнью, чтобы жить в его тени. Мне придется сохранить эти мысли в тайне. Я надеюсь, что Гленн вступит в орден и вместе мы сможем как-то помешать Фило, ибо теперь я убеждена, что Фило хочет использовать Свечение для своих злых целей».

Гленн замолчал. Если одержимость Фило проявлялась еще тогда, то какого размаха она достигла теперь?

— Я изучил биографию Фило. Его родители погибли на пожаре при невыясненных обстоятельствах. Потом ходили разные слухи, но никаких доказательств не было.

— Они думают, что это Фило устроил пожар? Сжег своих родителей? — Кэндис поежилась. — Но если он собирается устроить массовое уничтожение, зачем ему нужны таблички Баскова? — И снова ее посетила сумасшедшая мысль о том, что Звезда Вавилона была не древним предметом, а новым высокотехнологичным оружием невероятной мощи. — Что говорится насчет упоминания о Нострадамусе в письме вашего отца? Вы смогли отыскать то четверостишие?

Он покачал головой.

— Во всех попадавшихся мне источниках говорится, что в веке седьмом всегда было сорок две строфы.

— Может, ваш отец ошибся номером главы?

— Я уже думал об этом. Но в других девяти главах четверостишия под номером восемьдесят три содержат полную бессмыслицу. Нострадамус — это тупик.

Гленн подумал о споре, который он услышал посреди ночи двадцать лет назад, когда один мужчина угрожал другому. Миссис Кироз сказала, что отца столкнули с лестницы. Неужели Фило вернулся, чтобы исполнить угрозу двадцатилетней давности? Но почему сейчас?

Потому что его отец нашел Звезду Вавилона.

Гленн, прикрыв глаза рукой, смотрел на запад, туда, откуда они приехали. Возможно, в этот самый момент подручные Фило идут по следу, мчатся на полной скорости по шоссе, чтобы схватить их. Он повернул голову на восток. Или Фило уже обнаружил Звезду Вавилона и поджидает их там со своими бандитами? «Я бывал в переделках, — думал Гленн, — один против шести на узкой улочке, но если Фило приведет с собой двадцать, сто человек? Что будет тогда?»

Он посмотрел на Кэндис, вспомнив, как думал в Пальмире о том, чтобы нарисовать ее при лунном свете. Он размышлял о том, насколько удивительное существо человек, если, не начертив за всю жизнь ни одной линии, может взять в руки кисть и краски и рисовать на полотне свою душу, пытаясь передать Свечение. И теперь этот человек хотел запечатлеть другое свечение — Кэндис Армстронг.

— Вы должны вернуться домой, — сказал он. — Кто знает, что еще сделает Фило, когда я доберусь до него.

— И оставить вас одного? — Она вылезла из машины и потянулась на утреннем ветерке. Кэндис больше всего хотела вернуться обратно в Лос-Анджелес. В уютную безопасную хижину в горах, к Хаффи и прочим делам. К хорошо оплачиваемой работе в Сан-Франциско — если Рид простит ее — и уйти с дороги безумного человека, задумавшего устроить великое опустошение. — Я остаюсь, — сказала она.