Мои бойцы ходили возле трупов боевиков, тела которых были разбросаны тут и там, попутно обыскивая их и тормоша – иногда такой себе артист может притвориться мертвым, чтобы при случае чухнуть в лес или всадить тебе в спину полуметровый ятаган. Отдельно было свалено их оружие, экипировка и имущество. Даже на морозе, на расстоянии я чуял этот противный «специфический» запах «духов», а точнее – вонь. Это был запах пороха и дыма от костра вперемежку со смрадом давно не мытого тела, резкий запах пота, кисловато-сырой запах свежей крови и еще чего-то острого, освежеванного, неуловимого и леденящего душу.
– Блин, людей положил!.. – лежа на носилках, стонал Ящер – Как глупо!..
Я с трудом разбирал его речь – он едва двигал раздробленной челюстью. Вместо правого глаза у Ящера было кровоточащее месиво, все его лицо неестественно распухло и было залито кровью, которая пропитала временную повязку из многочисленных бинтов, от которой на морозном воздухе поднимался легкий пар, наполняя его резким приторно-кисловатым запахом. Брюшная полость, словно курдюк, наполнялась от внутреннего кровотечения и малейшее движение доставляло ему невыносимую боль. Вся его одежда была забрызгана и пропитана грязно-вишневой кровью.
– Успокойся, Федя – сказал я – Глупо было бы, если бы вся твоя группа полегла. Смекалистый у тебя сержант – с этого чертового минарета дозвонился до своего дружка аж в Москву, а тот уже в наш отряд…
Ящер попытался изобразить на своем лице подобие улыбки, но кроме страшной гримасы от адской боли у него ничего не получилось.
– Да что ж вы, как дети малые! – держа на весу капельницу, набросился на меня доктор Пипеткин – Ему нельзя разговаривать!
Ящер едва слышно застонал, пытаясь что-то мне сказать. Я наклонился своим ухом к самому его рту, пытаясь сквозь рев вертолетных турбин, разобрать, что он говорит.
– Венера…
– Венера?
– Звезда Венера…
Ящер смотрел мимо меня. Его глаза смотрели сквозь меня на светлеющее небо. Мы засунули носилки в металлическое мелко дрожащее чрево вертолета.
– Какие у него шансы, док? – спросил я у Пипеткина.
Но тот только хмуро махнул рукой и полез в вертолет.
Худой и юркий борттехник деловито, с шумом захлопнул дверь с круглым темным зевом иллюминатора и машина, взревев турбинами на форсаже и придавив нас потоком плотного морозного воздуха от несущего винта, накренившись на борт, со свистом сорвалась в сторону вниз, к ущелью, с рокотом и воем набирая скорость. Поднятая винтами снежная крошка, больно хлеставшая по лицу, прилипла к щекам, чтобы через несколько секунд превратиться в капельки, которые были похожи на слезы. Они тут же смерзались, склеивая ресницы и чуднó было их соскребать с лица. Теперь они были похожи на крошечные бриллианты. Мы остались один на один с тишиной, рассветом и светлеющим небом. Я заметил, что там уже не осталось ни одной звезды – они все погасли, уступая место свету, солнцу и новому дню.
Его не довезли до госпиталя – он умер прямо на борту вертолета, находясь до самой последней секунды в сознании. А я все думал – кто такая Венера? Это девушка Ящера? Или сестра? Знакомая? Кто она такая? Что он хотел сказать? Или что-то передать ей… Наверное, я об этом уже никогда не узнаю.
* * *
«Здравствуйте, товарищ майор!
Надеюсь, вы меня узнали – это я, бывший сержант 411-ой группы капитана Яшина (Ящера) – Пикарский моя фамилия, помните? После того боя, под Зандак-Ара, где вы нас спасли, меня из армии списали по ранению. Я теперь техник-слесарь лыжной базы. Директор у нас нормальный мужик, не побоялся меня, инвалида, взять к себе на работу. Недавно была годовщина того боя, приезжали сюда ко мне наши ребята, мы помянули погибших. Даже не верится – 10 лет уже прошло! Плохо только, что нас осталось совсем немного. Так что не теряйтесь, пишите мне. Если будете в наших краях – милости прошу к нам в гости. Как раз – самый сезон. Природа у нас потрясающая. Будем живы – не помрем!
Ваш Пика».
Я еще и еще раз перечитывал это неказистое с орфографическими ошибками сообщение от Пикарского, похожее на наивное сочинение плохого школьника, на которое наткнулся, проверяя свою почту в «Одноклассниках».
«Надо же! Пика жив-здоров. Молодец! – подумал я – Хоть так устроился…» Я задумчиво выщелкивал ответное письмо на клавиатуре, но мой мозг уже был занят другим. «А и вправду! Что я тут корячусь? Туда расстояние – около пяти сотен верст, часов шесть ходу… Если перевалы не закроют».
«Плохо только, что нас осталось совсем немного» – врезались мне в память слова из письма Пики.
«Да, дружище… К сожалению, в этом ты прав».