Звезда волхвов

   – Одевайся! Только быстрее, умоляю. – Ангелина почти задыхалась от страсти.

   Чеглоков послушно скинул джинсовую пару, достал из шкафа бархатный камзол, рубаху с кружевными манжетами и высокие ботфорты.

   Для их костюмированных любовных игр Геля одевала его то в костюм голландского шкипера, то в алую рубаху палача, и Чеглоков подчинялся ей с легким испугом, гадая, что ждет следующей ночью: рыцарский доспех со стальным гульфиком или костюм самурая. А вдруг ему придется ублажать меценатку в маске Бен Ладена или «Горби»?

   Ломая ногти, он застегнул на груди узковатый «петровский» камзол, насадил на потный лоб треуголку с перьями, сунул в зубы трубку с янтарным мундштуком.

   – Нет, сегодня не это! – Скомандовала Ангелина. – На, переоденься...

   На кровать упал костюм Стеньки Разина, копия того, что он надевал на съемках. Польский кунтуш алого бархата с золотым шитьем. Широкие, как Черное море, казацкие шаровары, сафьяновые сапоги с тиснением и мерлушковая папаха.

   Едва застегнув перламутровые пуговицы, Чеглоков преобразился, точнее мгновенно включился в роль. До чего щедра на таланты русская земля! Случайно извлеченный на свет Божий, выпивоха и бабник Ромка Чеглоков неожиданно оказался актером с таинственно большим дарованьем. Именно актерство спасало его в трудные минуты, когда он мастерски исполнял роль огненного змея, любостая, сжигающего изнутри изголодавшуюся по ласке бабенку.

   Но сегодня он был встревожен и напуган, и его «второе я» – не меньше: «Мартышка, он всего лишь мартышка, нанятая на деньги свихнувшейся бабы. Ее раб, крепостной актеришко, играющий роль то царя всея Руси, то безбашенного разбойника Степки». В последнее время его пугал демонический блеск в глазах Ангелины. Почему он должен расплачиваться за всех? За фильм, отснятый Версинецким, его бред о Каннах? За сутолоку и непотребство на съемочной площадке, за актерские ужины в ресторанах, на которых ему запрещено напиваться, чтобы не выйти из роли?

   Нет, не словить Ангелине Стеньку! В народе Разин прослыл колдуном, и Чеглоков знал множество баек про своего героя. Однажды Разина все же поймали и бросили в каземат, тогда нарисовал он углем на стене тюрьмы лодку и волны и в тот же миг очутился на Волге под разбойничьим парусом.

   Чеглоков затянул широкий шелковый пояс, взял в руки тяжелый, почти настоящий палаш и заглянул в магическую изменчивую глубину. Из зеркала, насупив брови, на него смотрел волжский разбойник и злодейски подмигивал. Чеглоков повел плечами, крякнул, отер несуществующие усы и заломил набок шапку. Стенька повторил все его движения. Из зазеркалья грянули звончатые гусли, заныли сопели и дудки рожечников, а незримый казацкий хор затянул любимую песнь атамана:

На-а-летели ветры злы-ы-я,
Ой, да с восточной стороны-ы-ы!

   Силы русские, немереные, разбойничья удаль и злая печаль рвались наружу. В следующую минуту Разин в зеркале избоченился, заломил шапку набекрень и ударил по зеркалу палашом, так что Ангелина едва успела отпрыгнуть от осколков. Бледное отражение Стеньки исчезло навсегда, и Плотникова оказалась один на один с неприрученным и диким атаманом.

   – Сарынь на кичку! Прощай, моя ясная кралечка, – пьяно всплакнул Стенька и уронил чубатую голову на грудь.

   Но тут же приободрился и заговорил, видимо, давно разученный текст с невыразимой тоской и смиренной любовью. Гусли-самогуды из зазеркалья вторили ему чувственной дрожью:

   – Волга, Волга! Мать, родная! Два года осыпала ты меня своими милостями, приносила мне золото пригоршнями, жемчуга бурмицкие кидала шапками, соболей да седых лисиц, что стога, метала и всякия богатства дарила без меры. Чем мне тебе отплатить, благодарить? Возьми же из всего, что я имею, самое дорогое и самое милое, лучшую часть моей добычи, мою неоценимую кралечку!

   В следующее мгновенье Разин высоко поднял визжащую от ужаса Ангелину, так что треснул в плечах бархатный кунтуш, и с размаху швырнул меж пуховых подушек в шелковые волны кровати. Барахтаясь на широком ложе, она словно пыталась плыть, протягивая руки к своему кумиру, но атаман перевернул лежанку, разбил окно и сиганул вниз!

   В рыхлой цветочной клумбе остался отпечаток мужского тела впечатляющих размеров.

Глава 9 Пещера нимф

   В той горе, во тьме печальной...

    Уже за полночь, разнеженный банным теплом, Егор стал собираться обратно в Москву. Поцеловал погрустневшую жену.

   – Заночевал бы, – попросила она.

   – Прости, не могу... Потерпи, Аленушка, немного осталось...

   – Анчара покрепче привяжи, чтобы за тобой не увязался, – попросила жена. – А фонарик зачем берешь? И веревки?

   В этих мрачных, на ночь глядя сборах, Алене чудилась беда, и она с древней бабьей тревогой следила за мужем.

   – Прощевай, жена, без меня не балуй! – невесело пошутил Севергин. – Вот вернусь, отстроимся и заживем, мать!