Опять этот сакраментальный вопрос. Да что это за жизнь такая? Вопросы, вопросы, во-просы... Постепенно начинали формулироваться ответы на эти проклятые вопросы, объеди-нившиеся, в конце концов, в его кредо. Но оно работало лишь на его писательскую половину. А что делать с журналистской ипостасью? Продолжать жить в мире, где апологетика идей партии и коммунистического строительства есть единственный способ существования? Это означало одно - шизофреническое раздвоение его личности на Владика-писателя и Владика-журналиста... А он хотел быть и оставаться собой.
Но что он из себя представляет? Есть ли у него свое мировоззрение, своя идеология? На эти вопросы у него не было утвердительного ответа. Ему казалось, что существует какой-то другой тип, модель, пусть и на социалистической основе, но без этого удушающего диктата партии. Правда, он знал об идее социализма с человеческим лицом и ее печальной судьбе во время знаменитой "Пражской весны" 1968 года. Однако, как эта идея возможна в его стране, он не представлял. Как-то разобраться с такими фундаментальными вопросами помогали передачи "Голоса Америки", "Би-би-си", Радио "Свобода". Но слушать их было трудно из-за работы глушилок. Поэтому он даже вмонтировал в свой приемник девятнадцатиметровый диапазон, на котором работа глушилок ощущалась не так сильно.
Между тем жизнь в газете шла своим чередом. Надо было ездить в командировки, писать в газету, заканчивать первый сборник рассказов, чтобы представить ее в качестве дипломной работы. Надо было помогать Лене, которой не очень легко давалась роль главного по дому и воспитательницы сына. Времени на все просто не хватало.
Лена как-то не выдержала.
- Слушай, Козьмичев. Я начала забывать, что такое театр, кино, выставки, музеи. Мы же не в Находке - в Москве... Одни только Пашкины мультики в глазах. Я даже как-то подумала, что раз вместе не получается, давай ходить порознь. У меня как-то десятиклассники спраши-вают.
- Елена Павловна, Вы смотрели "Пугачева" с Высоцким? - А я что могу ответить, если в Таганке была всего раз! Да и то на "Добром человеке из Сезуана". Ты ведь как-то говорил, что у тебя там есть знакомые... Может, достанешь билеты на Высоцкого. И вообще, живем мы с тобой, как затворники. Ни к нам никто, ни мы ни к кому. Со мной все проще. Я не москвичка. Мне друзей найти не так-то просто. Но ты ведь здесь родился и вырос. Учился, в конце концов. А от всех отгородился.
Владик прекрасно понимал, что она права. Разумеется, Лена заслуживает большего вни-мания, чем он мог дать. Однако его неприятно резануло Ленино - "давай развлекаться порознь". Такого он не ожидал! Но что он мог поделать, находясь в постоянном цейтноте? Только одно - обещать.
- Вот закончу учиться, и будет у нас с тобой куча свободного времени. Вообще, ты меня напрасно упрекаешь. Я ведь не только для себя вкалывал, чтобы за два года закончить четыре курса. Но и для тебя. А теперь вдруг оказалось, что это я тебя запер в четырех стенах. Обидно такое услышать... Бери эти свои слова обратно. Я великодушный. Прощу...
Это, как показалось Владику, легкое недопонимание, спустя какое-то время, вроде бы было преодолено и забыто. Но он напрасно так расценил эту ситуацию... Помимо работы над сборником, Владик решил, наконец, довести до ума начатый еще на "Циклоне" киносценарий "Долгая дорога к океану". Тогда он собирался на сценарный факультет ВГИК(а). Думал, что сделает эту работу легко, но на деле оказалось не так. Теперь сценарий показался ему слабым и больше похожим на повесть. И он принялся за его переделку. Опять не вылезал из-за стола. Прерывался только на то, чтобы поесть и поспать.
Владик понимал, что тем самым поступается чем-то важным. Переживал, но ничего по-делать не мог. Работа поглотила его целиком, не оставив ни одной свободной минуты для семьи. Вечно и без последствий это не могло продолжаться. К своему удивлению, начал замечать, что вдохновительница Лена стала относиться к его литературному труду менее заинтересованно, чем все прошлые годы. Если у нее выдавалось свободное время, то предпочи-тала проводить его либо за чтением, либо у недавно появившейся подруги по работе в школе, о которой Владик знал лишь то, что зовут ее Надей. Повода переживать из-за этого он не видел. Павлик, когда оставался с ним дома, сильно не беспокоил. К своим семи годам он стал на удивление спокойным и самостоятельным мальчишкой. Не просил почитать - ибо читал уже не хуже второклассника. Как все дети, страшно любил мультики, особенно песни из них. Вообще, пение стало его страстью. Хотя это иногда мешало Владику сосредоточиться, но, в общем и целом, было терпимо и даже радовало. Иногда, по выходным дням, за ним приезжала машина деда и увозила его на дачу. Тогда Владик с Леной вырывались в кино, благо - киноте-атр был напротив их дома. Но в целом все оставалось по-прежнему.
Глава 17
Защита