Звездная жатва

Над парком пронесся порыв ветра. В десяти ярдах от скамейки воздушный змей мальчика дернулся и застыл.

«Тяни, — подумал Уильям. — Крути нитку».

Змей — черно-желтое пятно — поднялся высоко в синее небо.

— Полковник, давайте прогуляемся, — предложил Уильям. — Мои ноги затекают, если их долго не разминать.

Они пошли по 17-й улице в направлении Потомак-парка, мимо художественной галереи Коркорана, штаб-квартиры Организации американских государств и других образцов беспорядочной вашингтонской архитектуры.

По мнению Уильяма, наиболее характерными сооружениями Вашингтона оставались памятники. Мемориал Линкольна, мемориал Джефферсона. Американское представление о британском представлении о римском представлении о греческой гражданской архитектуре.

У афинян для осуществления демократии существовала агора. Нам следовало бы скопировать их рыночные площади, а не храмы. Поставить на Конститьюшн-авеню несколько палаток с фруктами, пару торговцев коврами, тележки с арахисом и устраивать между ними заседания конгресса.

Когда-то ему нравилась идея демократии. Он питал к ней не менее теплые чувства, чем к тому пляжу в Мэне. Но на долгом пути к Белому дому он утратил и любовь к демократии, и любовь к пляжу.

Да, он неоднократно упоминал слово «демократия» в своих речах. Но из него будто выжали весь сок.

Ему было интересно, любил ли демократию полковник Тайлер. Прогулки по пляжу тот наверняка не любил.

— Вы отдали все, — рассуждал Тайлер. — Без боя. Даже кулаком не погрозили, мистер президент. Как по-вашему, заслуживает это преступление наказания в виде пули в лоб?

Пистолет спрятался в кобуре под курткой полковника, но Уильям не забыл о его наличии.

— И что же такого я отдал, полковник?

— Америку, — ответил Тайлер. — Нашу нацию. Наш суверенитет.

— Нельзя отдать то, что тебе не принадлежит.

— Но вы вступили в сговор с захватчиками.

— Все настаиваете, что это вторжение? Ну, пожалуй, можно сказать, что я с ними сговорился. — Это было правдой. Президент увидел многозначительный сон за несколько дней до остальных. Со смертельно больными и сильными мира сего вступили в Контакт заранее. С больными — чтобы болезнь не забрала их в последний момент. С власть имущими — чтобы они не натворили бед. — По мне, это не сговор, а взаимовыгодное сотрудничество.

— А по мне — государственная измена, — сухо произнес Тайлер.

— Серьезно? Хотите сказать, у меня был выбор? Я мог сопротивляться? Что изменилось бы, если бы началась паника?

— Кто знает.

— Да, теперь можно только гадать. Полковник, процесс был демократическим. Уж с этим-то не спорьте. Вопрос о вечной жизни со всем, что за этим следует, был задан каждому. Считаете, я должен был принять решение за всю Америку? Нет, я не мог этого сделать, да и не нужно было. Америка сама сделала выбор. Полковник, мне очевидно, что лично вы отклонили предложение. Другие тоже могли отклонить. Но в подавляющем большинстве не сделали этого.

— Вздор, — отмахнулся Тайлер. — Вы правда в это верите? Думаете, что существа, способные вторгнуться в ваш разум и изменить метаболизм, не могут лгать?

— Предположим. Но в вас «вторглись» так же, как и в других. И вот он вы.

— Возможно, у меня иммунитет, как я уже говорил.

— К внушению, но не к вопросу? Какой-то странный иммунитет, полковник.

Они уселись на скамейку в Садах Конституции, и их тут же окружили голуби в ожидании крошек. Уильям задумался о том, что думают голуби об этих бурных переменах в человеческих эпистемах. Туристов стало меньше, зато оставшиеся были куда щедрее.

Нужно было принести что-нибудь и покормить птиц.

— Задумайтесь о том, что вы мне рассказываете, — сказал Тайлер. — Они обратились ко всем? К каждому человеку на Земле? Включая младенцев? Инвалидов-маразматиков в домах престарелых? Преступников? Слабоумных?

— Полковник, насколько я понимаю, младенцы единогласно ответили «да». Думаю, им незнакомо понятие смерти. Да, младенцы еще не умеют говорить, но вопрос был задан с помощью чего-то большего, чем язык. И у младенцев, и у маразматиков велика жажда жизни, пусть они и не в состоянии ее выразить. Со слабоумными так же. В каждом есть крупица сознания, которая понимает и отвечает. Преступники тоже хотят жить, полковник, хотя для них все куда сложнее. Принимая дар бессмертия, они навсегда остаются с грузом неприятных, страшных фактов о себе, которые предпочли бы забыть. Худшие из них отвергли предложение.

Полковник неприятно рассмеялся:

— Вы хоть понимаете, что несете? Выходит, я теперь неизбранный президент государства маньяков и убийц?

— Это далеко от истины. У людей много причин не желать бессмертия. Причин вроде вашей, например.

Полковник скривился. Уильям почувствовал, что ступил на опасную территорию.

— Это все равно что посмотреть в зеркало, — переведя дух, продолжил президент. — Когда Странники говорят, они обращаются к вашему естеству. Не к тому образу, каким вы сами себя представляете. К сердцу. К душе. К тому «я», в котором собрано все, что вы сделали, хотите сделать и никогда не сделаете. Наше истинное «я» не всегда выглядит симпатично. Мое уж точно.