Звездная жатва

Почти тридцать лет. Она отчетливо — слишком отчетливо — помнила последние слова Бобби. «Энни, прекрати».

Ему было девять лет, ей — десять. «Энни, — сказал он, — прошу, прекрати».

В этот день он выглядел хорошо. На нем были чистые синие джинсы и белая хлопчатобумажная футболка с надписью «Я ЛЮБЛЮ „ВЕЛЛБОРН“», в которой слово «люблю» обозначалось сердечком. Он все еще выглядел тощим. Последние года два Бобби часто отказывался есть. Перед Контактом он весил всего сто два фунта. Врач уже собирался перевести его на внутривенное питание.

Теперь он стал нормально питаться, и, хотя ребра еще проступали сквозь футболку, он явно набрал вес.

Его лицо было очень худым. Улыбка — как у скелета. Но сама по себе улыбка была чудом. Ввалившиеся глаза сверкали.

— Привет, Бобби, — выдавила Энни, несмотря на ком в горле.

Бобби слез с кровати, где сидел по-турецки и смотрел по телевизору бейсбол.

— Энни, мне разрешили сегодня погулять! Пойдешь со мной?

— Конечно, Бобби.

Спускаясь по ступенькам на лужайку, он выглядел болезненно хрупким, но Энни решила, что ему полезно пройтись. Врачи в «Веллборне» знали свое дело. К тому же после Контакта Бобби стал бессмертным, как и все. Но она до сих пор не могла в это поверить.

Он ступал по-стариковски, хотя ему было всего тридцать четыре. Разговаривал он как девятилетний ребенок — в этом возрасте с ним случилось несчастье.

Энни вышла с ним на солнечную лужайку.

— Бобби, тебе здесь нравится? — спросила она.

— Тут неплохо, — ответил он. — Еда нормальная.

— Хочешь остаться?

Он пожал плечами. Фирменный жест, означавший: «Не знаю. Не хочу об этом говорить».

— Погода сегодня хорошая, — от безысходности заметила Энни. После стольких лет молчания обсуждать погоду!

Бобби только улыбнулся.

— Чем занимался? — спросила она.

— Телик смотрел. Вспоминал.

— Вспоминал?

— Я много чего вспомнил с тех пор, как они пришли. — Он дотронулся до головы с той стороны, что была несимметричной, и указал на небо: Странники. — Энни… знаешь, что я вспомнил? — Представив, что именно он мог вспомнить, она чуть не сгорела со стыда. — Я вспомнил, как мы играли в догонялки!

Он хлопнул ее по плечу и поковылял прочь.

Улыбаясь про себя, она притворилась, что гонится за ним. Тем летом они каждый вечер играли в догонялки. Папа был городским врачом в Брюсе, крошечном канадском городке посреди прерии, где выращивали зерно и где была всего одна улица. Из всех домовых лужаек в Брюсе лужайка Гейтсов была самой большой.

Маршрут никогда не менялся: вдоль живой изгороди из бирючины, под раскидистой ивой, не забегая на проезжую часть, вокруг дома, мимо собачьей будки. Энни была на год старше и при желании легко могла догнать Бобби. Но ей нравилось, как он смеялся, уворачиваясь от ее руки. Иногда она салила его раз-другой, потом не позволяла себя догнать, но в конце концов все равно давала ему выиграть. Иногда она давала ему выиграть сразу.

Теперь… ей с трудом верилось, что он снова может бегать. Солнце ярко освещало просторную лужайку «Веллборна», воздух был мягким и прохладным. Бобби ковылял, подскакивая; джинсы едва не падали с его костлявых бедер. Легко догнать при желании.

Она сделала вид, что гонится за ним. Бобби обернулся и громко рассмеялся. Энни с упоением слушала этот звук.

Но временами Бобби ее бесил.

Когда случился Контакт, тяжелее всего было вспоминать это. Но вспомнить было необходимо. Энни почти готова была ответить Странникам «да», но это воспоминание грызло ее, оно говорило: «Энни недостойна жить».

Ей было десять. Всего десять. Еще ребенок, импульсивный, как и все дети.

Жарким летним днем Бобби и Энни играли на крыше дома.

Забраться на крышу было легко. Снимаешь со старой двухэтажной кровати лестницу, выходишь на маленький балкон в комнате Энни, забираешься по лестнице на крутой горячий скат драночной кровли. Там можно лежать, глядя на водонапорную башню, на шоссе, на амбары с зерном, на желтые стога сена и горизонт.

Бобби боялся лазить на крышу. Энни всегда помогала ему подниматься и спускаться, но порой его страх доставлял ей стыдливое удовольствие. Бобби, будучи младшим ребенком, зачастую получал больше внимания, чем заслуживал. С ним сюсюкались. Энни заставляли мыть посуду, а его — нет.

В тот день было очень жарко. Летом в прерии легко обгореть на солнце. Бобби жаловался на жару, и Энни решила забраться на крышу одна, надеясь, что он за ней не полезет.

А он, конечно, полез.

Перемахнул через кровельный желоб, вскарабкался по черепице за ее спиной и схватил ее за ногу, чтобы спокойно улечься рядом. Дурень, просто не дергайся, и не соскользнешь. Но вслух Энни сказала другое.

— Когда боишься, — сказала она, — руки начинают потеть.

Бобби нахмурился.

— А когда у тебя потные руки… легко соскользнуть.

Он испуганно посмотрел на нее. Их разделяли пластина кедровой дранки и карман горячего воздуха.

— Энни, прекрати.

— Бобби, падать о-о-ой как далеко!

Он запаниковал и вцепился в ее левую ногу обеими руками.

— Эй, не валяй дурака! Отпусти!