Звездное вещество

– Больно? – спросил я и заглянул в несказанную ее каризну, кото­рая всегда отзывалась у меня чуть ли не в костном мозге. И вдруг об­наружил в ее глазах полузатаенное озорство, так пьянившее меня все­гда в приближении святых минут близости. "Неужели это возможно сейчас?" – испугался я. В последние болевые месяцы и думать об этом казалось дикостью. Нам вполне достаточно духовной близости, осве­щаемой надеждой, что все скоро переменится... В ответ на вопрос: "Больно?" она отрицательно и медленно покачала головой и, припав к моему уху прошептала: "Полюби меня, муж мой. Умру, так ведь от любви же. Нет судьбы краше этой!.." И погасла бра над головой.

Сразу после Нового года резко изменилась обстановка на работе. Приказом по предприятию Бердышев наконец-то разделил Стаднюка и Пересветова. Алексею Сергеевичу под расширение его работ отошло все здание бывшей компрессорной. Не рискуя больше, он согласился сам возглавить отдел металлоэлектроники, навсегда избавляясь от Стаднюка. Во исполнение прямого указания министра, под проблема­тику УТС был отдан весь девятый этаж нового высотника, вымахнув­шего над самыми высокими соснами и старыми зданиями на террито­рии института. Мы начали переезд. Гулкие залы со стеклянными стенами и плохо отмытыми от цемента и мела полами начали запол­няться оборудованием. Раздел проблемного отдела на два самостоя­тельных имел для меня неожиданное следствие – отдел УТС возглавил сам Стаднюк, потому что ничего другого возглавлять ему не осталось.

Так что остался я по-прежнему начальником своей лаборатории и только. Женя при очередной нашем свидании, выслушав новости, помрачнела:

– Худо все это, Саня. Ушли надежды на твою самостоятельность. Он тебя скрутит, тем более, без оглядки на Пересветова... – Женя по­ежилась. – Знаешь, я все еще помню его руку на своей талии во время танцев.

– Пустые страхи, Женечка! Ты понимаешь, я же "генератор идей", без меня и моей "стаи" этот рационалист никакого пороха не изобре­тет. Это же не американскую лампу повторять!.. Тем более, что мы сейчас на таком жутком распутье, совершенно непонятно, за что при­ниматься, какой путь ведет к успеху. Стаднюк, блефуя в своей крупной игре такого наобещал министру! Будем мы этого Серого Волка по прежнему "держать в мундштуке". Кажется, так говорили о подобной ситуации в прошлом веке?.. А еще, сознаюсь тебе, испытываю я облег­чение. Вдруг у меня и отдел начал бы складываться на принципах "стаи". Согласись, это была бы катастрофа.

Мы разговаривали, сидя рядом на низеньком подоконнике в эр­кере лестничной клетки. Женя была одета в больничный халат неопре­деленного цвета и все же оставалась красавицей. Поддерживающая терапия за этот месяц вернула ей легкий румянец... До этой встречи с нею я побывал у Игоря Владимировича. Это была моя первая встреча с профессором, неожиданно оказавшимся молодым, почти ровесником. Игорь Владимирович поблагодарил за стимулятор, работающий пре­восходно. Буквально оживляет оперированных. И тут же буднично сообщил мне, что операция Евгении Максимовны должна состояться в ближайшие дни. Он удержался от пустых в такой ситуации слов увере­ния и ободрения. Просто стиснул мне руку и посмотрел в глаза. Его взгляд сказал мне: "Я вас уважаю, потому не стану скрывать. Все очень серьезно".

...Я еще раз привлек Женю и на секундочку-другую припал к ее губам, нежным и теплым, отозвавшимся робко и прощально.

– Ну, иди уже иди, – сказала она. – Не забывай ставить молоко на творог, и пусть девочки моют свои косы яичным желтком и сыворот­кой.

Женя стала подниматься по единственному маршу ко входу в от­деление, и я пошел следом. Хотелось хоть мгновение еще побыть с нею. Наконец она решительно взялась за ручку двери... Там, за стеклянной дверью, был длинный и темноватый коридор, похожий на тоннель, в конце которого горел свет у поста медсестер. И я еще видел, как Женя идет по этому тоннелю, отмахиваясь одной рукой тем особенным об­разом, по которому я отличил бы ее от всех женщин мира. Выйдя в круг света, она обернулась, подняла руку и махнула мне. Что-то сказа­ла медсестре, смотревшей в мою сторону. И вошла в палату. Я не знал, что видел ее в последний раз.

Я увидел Игоря Владимировича, когда рн только вышел из-за уг­ла коридора. Я пошел ему навстречу, ловя в его взгляде признаки доб­рой вести. Лицо профессора было усталым, даже с каким-то землистым оттенком. Он взял мою руку почему-то повыше кисти, сжал ее и сказал глухо:

– Мужайтесь, Александр Николаевич. Мы не смогли ее спасти. Ревматизм опередил нас. После операции сердце не удалось оживить.

Прилив онемения остро ударил в желудок, в легкие и подступил к гортани, словно грудь мгновенно наполнили какой-то мертвящей жид­костью, и стало не вздохнуть. Мысль завертелась вокруг одного: "Как же я смогу сказать это детям и Надежде? Как я им это скажу?.."