Звездное вещество

Остаток зимы, весну и начало лета впервые в жизни я как будто бы пропустил мимо себя. Мне недоставало времени, чтобы поднять голову и посмотреть, что там происходит вокруг меня в мире... Близко к полуночи я добирался до своего общежития и на кухне пил чай на­едине с хмурым Сократом."Что, нелегко тебе?" – незрячим взором спрашивал философ."Чего пристаешь, старик? Я же не жалуюсь"."Страсть у меня такая, люблю я покалякать с человеком"."Ну да, и непременно сейчас присоветуешь: познай с е б я"."А что же, по-твоему, сейчас с тобою происходит? Знал ли ты до этой ОКР, на что способен? А можешь еще больше! Ты только не ду­май, что этот прибор есть конечная цель твоих усилий. Главная твоя цель – ты сам...""Слушай, иди ты в Грецию, я спать хочу!" – злился я под конец разговора.Не впервые пытался я перестроить себя рационально. И знал по опыту, что впереди – срыв и бунт... Это и ждало меня в июле, когда я оказался в дальнем туристическом походе с людьми, знающими вкус подлинного самопознания...Отпуск мне полагался по закону, как молодому специалисту, че­стно отработавшему первые одиннадцать месяцев. Я передал Селезне­ву на время свои многочисленные дела и заботы. Туристическая группа состояла из знакомых по той новогодней пирушке во Фрязине. Мы пересекали Урал с востока на запад где-то на широте Ленинграда. Бе­лые ночи в кедровых и пихтовых лесах осветили душу неизведанным ранее очарованием. Потом мы вышли в верховья реки Кось-ю, теку­щей в Печору, построили плоты и понеслись по порогам и перекатам. Будучи почти все новичками в таком трудном походе, мы азартно учи­лись всему на месте, с юмором постигали премудрости таежного быта, секреты строительства плотов, а затем – искусство сплава на плотах по воде, не склонной к шуткам...В среднем течении, сжатая с двух сторон высокими лесистыми бе­регами, река успокоилась и чуть влекла плоты по зеркальным своим плесам. В зеркалах этих отражались берега, поросшие пихтой и бере­зой вперемежку, и вода становилась похожа на полированный мала­хит. Отражения березовых стволов змеились и сцеплялись в кольца, создавая неотразимую иллюзию прожилок на малахите... Вот здесь, сидя под жарким июльским солнцем на подгребице плота, я неожидан­но испытал великое отвращение к той каторге, на которую себя добро­вольно обрек, взявшись за "Эллинг". Геологом, таежным бродягой, мне следовало бы становится, по совести говоря!С этим ядом в душе я и вернулся в Синявино. "Эллинг" ждал и требовал моих усилий, и я снова включился, но отравленный дикой туристской свободой, не мог, как прежде, полностью отдавать себя работе. Однажды, оказавшись с глазу на глаз с древнегреческим дру­гом Клавдии Семеновны, я спросил не без ехидства:"Ну так что же, Сократ Сократович, какой из двух познанных Величко настоящий. Не всуе ли твои советы?""Дурак ты, – озлился мудрец. – Это же как два сечения предмета в разных направлениях. Познай себя, говорю тебе. Ты еще много о се­бе узнаешь!"Стаднюк же в это время начал выполнять непростое правительст­венное задание, перед которым "Эллинг" и все мои трудности выгля­дели просто детской забавой. Внеплановая ОКР, начатая в лаборато­рии в мое отсутствие, носила шифр "Эхо"... В начале мая того года американский разведывательный самолет "У-2" был сбит ракетой над Уралом. Среди его обломков найдены были остатки электронного прибора, которому, как выяснилось, у нас не находилось аналога. По оставшимся от него ошметкам и по скупым данным рекламы в фир­менном издании удалось составить о нем некоторое представление. Этот прибор обеспечивал разведку частот всех радиолокационных станций, ради чего и летел пилот Пауэре через всю Россию... Для уст­ранения нашего очевидного в этой области отставания и было принято правительственное решение воспроизвести этот прибор у нас в "цельнотянутом", как говорил когда-то Головин, виде и в кратчайшие сроки. Было это очень нелегко, так как у нас отсутствовали некоторые технологии, которыми владели американцы. Тем не менее, срок был определен небывало жесткий – пять месяцев, так что "Эхо" должно было аукнуться точнехонько к Новому году. Лабораторию Стаднюка трудно было узнать. Она теперь напо­минала командный пункт или даже штаб. Глухую стену занимал ог­ромный график, где по горизонтали значились все до единого дни, ос­тавшиеся до срока, не исключая воскресений и праздников, а по вертикали – сотни деталей, узлов, сборочных единиц и испытательных операций с указанием при них исполнителей поименно. Фактически все отделы НИИ и все цеха опытного завода так или иначе были за­действованы в графике "Эха"... Стаднюк даже более обычного подтя­нутый, излучающий оптимизм и уверенность в успехе, не отходил от телефона. При нем работал настоящий штаб. В считанные дни добы­вались дефицитные материалы или оборудование, нерадивый работ­ник либо немедленно менял стиль поведения, либо срочно меняли его самого.Поговаривали, что за успешное решение задания ждет Стаднюка Золотая Звезда. Говорили это обычно с уважением к той ответственно­сти, которую на себя Георгий Иванович принял... Для меня же работы по "Эху" означали только то, что я получил теперь почти полную са­мостоятельность. Это отметил и Стаднюк с обычной своей холоднова­той усмешкой:– Теперь ты сам себе пан, Сашка. Я не смогу вникать в твои дела. Неплохо ты начинаешь – всего год после института, а ведешь уже са­мостоятельную разработку, и какую!.. Кстати, давным-давно я вывел одну любопытную формулу, формулу успеха. Хочешь, продам недоро­го? Так вот слушай. Все твои таланты и возможности – воображение, интуиция, владение математическим аппаратом, умение продумать эксперимент – все это лишь слагаемые. Недостаток одного возмещает­ся избытком другого. А вот такая величина, как самоотдача, это мно­житель. Все названные слагаемые заключаются в скобки и помножа­ются на коэффициент самоотдачи. Максимум этого коэффициента -единица, когда ты отдаешь делу всего себя. Так, конечно же, не бывает, но стремиться к этому следует. Горе, когда коэффициент самоотдачи начинает падать и устремляется к нулю. Ты меня, Саша, понял?..Как не понять? Но одно дело понять головой и даже принять ре­шение следовать убедительной логике этой формулы. И совсем дру­гое – уберечь себя среди рабочего дня от воспоминания о грохочущем пороге, о стремительном полете плота среди валов и бурунов, или о тихой ночи над кедровой тайгой, когда дым костра уходит в белесое светлое небо, неразличимо с ним сливаясь... И туристская группа каж­дый выходной день теперь требует приносить себя на алтарь бродяжь­его братства, обижаясь и негодуя, если твой коэффициент самоотдачи там тоже не стремится к единице. Уже зреет затея нового грандиозного похода следующим летом – в Саяны.Так вот и вышло, что встречал я новый 61-й год в этой своей ту­ристской компании, в трехдневном походе на лыжах от Дмитрова до Абрамцево. Я нес в своем рюкзаке тяжеленный автомобильный акку­мулятор для елочной гирлянды. Гирлянду развесили на прелестной заснеженной елочке посреди поляны и пригасили костер. Шампанское стояло в снегу, да так охладилось, что всех потом бил колотун, пока не выпили кое-чего покрепче. Палатка у нас была большая шатровая с печуркой и трубой, выведенной в окошко. Печурку по очереди топили всю ночь дежурные. Не спалось, через два часа мне все равно нужно было вставать на вахту. Обозревая ушедший год, я не испытывал ни угрызений совести, ни особого восхищения собой. Подумаешь, полу­чились первые образцы "Эллинга" с полноценными параметрами и защитил эскизный проект – рядовая работа. Вот "Эхо" – другое дело!Правда, перед самым завершением работы пошла там у них не­понятная "бодяга". Прибор "Эхо" имел те же электрические характе­ристики, что и американский, но не держал эксплуатационных требо­ваний, не выдерживал вибрации и стандартных ударов. Стаднюк видел главную причину в качестве стекла. Он, что называется, "до мыла за­гонял" и стекольный цех, и свою без того уже вымотанную группу. Люди сутками не выходили из лаборатории, но и самая последняя пар­тия "Эха" так же развалилась на вибростендах и ударных копрах. Тут и вышли поставленные министром сроки.Тогда, в 61-м году, элементарная мысль, что сама конструкция американского прибора непрочная, в голову никому не приходила. Он ведь нес на себе клеймо "милитэри". Закусив губу, Стаднюк сделал прибор "Эхо-1". сделал уже без оглядки на американцев, грубовато, "по-нашенски" и тоже в рекордные сроки. Прибор этот только на два­дцать процентов весил больше американского, но выдержал все, что требовалось от него для работы на любых летательных аппаратах. Наверху успех Стаднюка был воспринят двусмысленно, как хорошая мина при плохой игре. И не загорелась звезда Героя Труда на его груди. За блистательную разработку, которая вошла бы в Книгу рекордов Гиннесса. не будь она "совершенно секретной", его наградили только орденом "Знак Почета".Только лет через десять, когда фирма "Уоткинс" выбросит свой прибор на широкий рынок, и через третьи страны будут добыты его живые образцы. Стаднюк испытает их наравне с "Эхо-1", и они разва­лятся так же, как несчастное "Эхо"... А ларчик-то открывался просто.