Звездные часы и драма «Известий»

Записи в журнале говорят о том, что на старте акционирования были равны права абсолютно всех — от главного редактора до курьера, всех сотрудников приложений «Неделя», «Закон» и всех пенсионеров «Известий». Список желающих выкупить акции составил 566 человек (около ста из них пенсионеры). На каждой из пятидесяти пяти заполненных страниц шесть граф: порядковый номер, ФИО заявителя, количество запрашиваемых акций, подпись заявителя, подпись регистратора и… снова заявителя. Сегодня непонятно, зачем каждому человеку понадобилось дублировать свою подпись, но тогда, видимо, был в этом какой-то резон. Заметен элементарный непрофессионализм в работе с документами и классическая халатность, отличавшие все наше делопроизводство. Как следует из обложки журнала, сбор заявок проводился с 13 по 19 ноября, но регистрация зафиксирована только с 16-го. Причем сначала идет 19 ноября и лишь потом — 16, 17, 18 — и снова 19-е. Судя по почеркам, было три регистратора. Похоже, что они делали свои записи на разных листах, а потом свели их в этом журнале. Первая мысль при виде такой неряшливости в хронологии: что-то здесь подозрительное, какая-то махинация. Но я осматриваю двойные подписи заявителей, они все подлинные (сужу по своей и множества коллег), и нехорошее подозрение исчезает.

Изучая журнал, я убедился в том, в чем не сомневался: в «промашке» комиссии по приватизации не было злого умысла. О его отсутствии говорит и результат акционирования, а это, прежде всего, цифры. Они и представляли для меня главный интерес, когда я остался наедине с журналом в комнате для переговоров, которую когда-то занимал, будучи заместителем главного редактора. Листаю его в одну — другую сторону, вглядываюсь в имена, числа, выделяю на разных страницах максимально разрешенную для подписки цифру 750 — и будто слышу состоявшийся в те давние ноябрьские дни наш короткий диалог с Голембиовским:

— Если не секрет, Игорь, что заявляешь? Максимум?

— Нет! — смеется Игорь. — Какой смысл?

— Ну, акции могут подорожать, их выгодно будет продать.

— Не заблуждайся. Кому они понадобятся? Может, возьму половину из того, что разрешено каждому.

Я не однажды вспоминал этот разговор, стараясь понять, о чем он мог свидетельствовать. О чисто житейском неверии, что может подвернуться удача? О сомнениях насчет нашего приобщения к капиталистическим реалиям? Или об отсутствии оптимистичного взгляда на экономическое будущее газеты? Я и сейчас задаю себе эти вопросы и по-прежнему не нахожу на них ответа.

— А ты, — спросил меня тогда Игорь, — сколько берешь?

Я ответил, что тоже еще не решил, так оно и было. Появившийся при подписке легкий азарт напомнил, как когда-то, в шестнадцать лет, в общежитии техникума, где учился, я сел вечером с дружками поиграть в карты на деньги, имея при себе 32 рубля. Встали из-за стола под утро, дружки мрачные, я счастлив — в кармане 432 рубля, три месячных стипендии. Днем мы не пошли на занятия, отсыпались. Вечером я уже с нетерпением ждал, когда снова возьмемся за карты. Тем же составом просидели всю ночь — из 432 р. у меня не осталось ни копейки. Тогда я и дал себе слово никогда не играть на деньги, держу его по сей день. В случае с акциями азарт был поменьше того, карточного, влияло не совсем устойчивое состояние домашнего кошелька. Платить надо ваучерами, а семья не очень поверила в их потенциал. Жена поменяла свой на что-то из галантереи, дочь на мороженое, тесть с тещей куда-то свои так уложили, что до сих пор их не нашли. Только десятилетний сын сказал, что он готов разделить со мной риски бизнеса. Но мне этой поддержки было мало, требовался еще какой-то толчок, необязательно финансовый. И он раздался в ближайший день, да не один, а сразу два — утром и вечером.

После утренней планерки ко мне заглянул Миша Бергер обсудить какой-то вопрос по текущему номеру. К этому времени он уже возглавлял экономическую редакцию и считался у нас знатоком по части новейшей, то есть рыночной экономики. Таким он казался и на страницах газеты в своих статьях, комментариях, интервью с главными реформаторами, министрами, банкирами — говорил на их языке. Но до этого он дошел без специального образования (окончил журфак МГУ), а благодаря изучению в редакционной библиотеке литературы и словарей, изданных в антирыночные советские времена. Двадцать лет спустя в одном из интервью Миша не без иронии над собой рассказывал, что хотя его и представляли иногда как «экономист Бергер» и он выглядел этаким гуру и просветителем, именно из словаря в нашей библиотеке он выяснял, что такое «акция» и чем она отличается от «облигации».

Переговорив с ним по номеру, я спросил:

— Что посоветуешь как экономист: сколько брать акций?

— Ну, это выбор каждого! — ответил Миша. — Лично мой — 750. Следую не расчету, а интуиции.

Миша умел (и сейчас умеет, я его иногда слышу по радио, которым он руководит) говорить короткими фразами, наполненными большим деловым содержанием. Он ушел, а я подумал: может, и мне довериться его интуиции? Это был первый мозговой толчок.