Звездные гусары

– Не дает он вам покоя, этот Кистеневский… – Штофреген чуть улыбнулся, внимательно глядя на Перелыгина. – Он остался последним, и я с ним побеседовал. Он рассказал мне то, что вы уже знаете: про Балясникова, производственный шпионаж, попытку сорвать контракт на исследования…

– А потом?

– Вы действительно хотите знать, что я сделал потом? – удивился Штофреген.

Перелыгин пожал плечами и понял, что ему этого не хочется. Кистеневского нет.

– Я не верю в перевоспитание подобных типов, – сказал Штофреген. – Не в моих обстоятельствах. Я отвечаю за то, чтобы все мои люди оставались живы. Рисковать своими ради гипотетического – но почти невероятного – исправления чужого, да еще законченного негодяя… Нет.

Он сам налил коньяку и выпил, а выпив, твердо поставил стопку на стол, словно точку в длинной повести.

* * *

“Дикий подпоручик” обвенчался с Татьяной Николаевной по прибытии на Землю. Балясников-младший был обнаружен и введен в права наследства, а коварный его родственник разоблачен и взят под стражу.

Фарида Колтубанова продолжила работу, Аркадий Рындин вернулся в цирк, супруги Волобаевы родили одного ребенка (Катишь) и написали одну диссертацию (Сергей), Вакх устроился на работу в ресторан, где и процветал.

Перелыгин продолжал летать, учитель Бородулин продолжал преподавать в гимназии для девочек, Сидор Петрович продолжал следить за порядком в доме Терентьевых-Капитоновых.

Худо обстояло дело только у Кокошкина, который окончательно запил и едва не погиб…

* * *

На этом я был вынужден оборвать мои литературные труды, потому что во время последнего обхода врач сообщил мне, что нога моя совершенно здорова и я могу с чистой совестью возвращаться к моей военной службе.

Я распрощался со всеми моими товарищами по больнице, расцеловал сестричек, пожал руки докторам и вышел на свободу.

Перед отлетом на Варуссу я еще раз заходил в храм Богородицы с грошиками на Петроградской и опять видел там Кокошкина – на сей раз он стоял в церкви с супругой. Хоть и мудрено было узнать в дородной госпоже Кокошкиной Стефанию, но все же я так сжился с моею героиней, что мгновенно догадался о том, кого вижу перед собой. Странно было смотреть мне на ту, которая столько времени оживала под моим пером – и вдруг предстала мне воочию!

После службы Петр Андреевич представил меня супруге, и я приложился к крепкой ручке Стефании Николаевны. Этой ручкой она вытащила погибающего Петра Андреевича из той бездны, в которую толкнули его обстоятельства, а затем повела к венцу – и с тех пор твердо вела по жизни, чему он, кажется, был неизменно рад.

Скрывая волнение, я поклонился Стефании Николаевне как даме почтенной и практически мне не знакомой (о лицемерие!) – и поспешил уйти.

Они также вышли из храма и двинулись в сторону своего жилища. Я отошел подальше, но все-таки не выдержал и обернулся.

И что же? Стефания уже заходила за угол, но Кокошкин замедлил и посмотрел мне вслед. По его взгляду я вдруг понял, что он догадался о написанной мною повести – и, быть может, таково и было его намерение, когда он мне ее рассказывал.

Из рассказов корнета Ливанова

Свадьба

Всякий раз, видя штаб-ротмистра Маханева с супругой, мы невольно дивились тому, как они вместе держатся. Во все дни Маханев был совершенно обыкновенный человек. К примеру, из анекдотов он предпочитал такие, где рассказывается, как находчивый офицер ставит на место нахального, но глуповатого денщика, а дзыгу пил охлажденной вопреки советам знатоков местной этнографии употреблять ее едва ли не кипящей. “Дзыга есть аналог водки, – говаривал при этом Маханев, – а теплая водка есть признак низкого происхождения, дурного вкуса и желания непременно насолить хорошим людям”. Любой танец с дамой, если только это не был большой бал с присутствием высоких лиц, Маханев, как правило, сводил к гибриду вальса и мазурки; дамам по большей части нравилось.

Рассказывая все эти черты характера г-на Маханева, я хочу подчеркнуть, что ничего в нем из ряда вон выходящего не замечалось.

Но одна характеристическая черта штаб-ротмистра выводила его из ранга обыденности и делала поистине замечательным: стоило возникнуть поблизости Ольге Ивановне Маханевой, как Маханев из непреклонного орла превращался в нежнейшую горлицу и только тем и занимался, что ворковал с супругой. У нас даже спорили: что будет, если Ольга Ивановна случайно окажется на плацу во время учений или, скажем, вдруг явится в зоне боевых действий. Неужто и тут Маханев бросит естественные для воина орудия и, изъяв из кармана надушенный платок, начнет обихаживать супругу?

– Напрасно смеетесь, – сказал нам как-то раз штабс-капитан Егошин, когда мы украдкой прохаживались на счет Маханева. – Очень даже напрасно.

Мы смутились и наперебой начали уверять, что ничего дурного в виду не имели.