Звездные ночи

— Посмотри, Магуба, — она показала в сторону, горы Митридат, где в небе неподвижно висели кучевые, позолоченные солнцем облака. — Видишь? На уступах горы — здания с белыми колоннами, на вершине — обелиск. Верхняя его часть не видна — она в облаках…

Я поняла ее мечту и тихо ответила:

— Вижу.

Мы догнали девушек. Под обрывом увидели лодку, спустились на узкую прибрежную полосу. Расселись — кто на камнях, кто на бортах лодки. Волны покачивают ее, и на корме грустно позвякивает обрывок цепи. В днище и в носовой части — пробоины.

— Искупаемся? — предложила Лейла.

Мы ответили дружным смехом: какое же в эту пору купанье. Она пожала плечами, отошла в сторонку, быстро разделась. На фоне зеленых волн ее стройная фигура кажется ожившей прекрасной статуей.

— Наяда, — восхищенно сказала Женя. — Милосские линии.

«Сейчас она перенесет нас в Элладу», — подумала я и приготовилась слушать.

Хиваз попробовала рукой воду, крикнула:

— Лейла-джан, не надо, вода холодная, простудишься.

Я успокоила ее:

— Не простудится.

Лейла стремительно пробежала по отмели, вздымая фонтаны сверкающих брызг, и поплыла, точно русалка». Вкруг раздался ее пронзительный крик:

— Мама!..

Вера Белик первая бросилась в воду, мы за ней. Окружили Лейлу, как стая дельфинов, подхватили на руки — и назад. Едва выбрались на берег, помогаем ей одеться. Она вся дрожит, глаза полны ужаса. Спрашиваем наперебой:

— Судорога?

— Акула?

— Осьминог?

— Мина?..

Лейла отрицательно трясет головой. Руфа растирает ей плечи, руки, приговаривает:

— Ничего, ничего, успокойся, мы же с тобой, ну что тебя так напугало?

А сама тоже дрожит, с опаской поглядывает на волны. Лица бледное, зубы выбивают чечетку.

— Я… я увидела… — Лейла, силясь улыбнуться, глядит в лицо Руфе, голос у нее прерывается. — Никак не отдышусь… Увидела водяную мышь.

Мы облегченно рассмеялись. Только Вера Белик даже не улыбнулась.

— Водяных мышей не бывает, — мягко сказала она.

— Это была водяная крыса, — уверенно заявила Хиваз. — Маленькая. Она купалась, ты купалась, ну и что?

Успокаивая Лейлу, мы гурьбой заспешили в «Шатер шахини». Вера и я отстали.

— Сомнительно что-то, — нерешительно сказала я.

— Чего только в море не встретишь, — покачала головой Вера, — но водяных крыс в нем нет, ни маленьких, ни больших. Она увидела что-то другое. Я догадываюсь…

Догадалась и я. Слышала, местные жители говорили, что шторм иногда выбрасывает на берег трупы. Их закапывают тут же, в песке.

Мы почти угадали. Вечером, после сна, перед тем как отправиться на аэродром, я вопросительно посмотрела на Лейлу.

— Я увидела, — шепотом сказала она, — женскую руку. Представляешь, белая женская рука с золотым перстнем, шевелится. Нельзя купаться в военном море…

Погода портится: ветер, нагоняя облака, крепчает. Без дела не сидим. Я и Хиваз отправляемся в тренировочный полет. Но в вышине тоже не спокойно, недолго покружив, садимся уже при сильном ветре. Техники помогают нам укрепить и замаскировать самолет. Дальнейшие полеты прекратили.

— Ты не устала, Хиваз? — поинтересовалась я.

— Что ты, апа-джан, отчего мне устать. — В ее глазах мелькнул испуг, она очень боится, что Оля Чуковская, наш полковой врач, отстранит ее от полетов. — Я же внучка Джамбула!

«Я ей кажусь, наверно, бабушкой», — с грустью подумала я. Что ж, я старше ее лет на десять, мне тридцать один год. И седина…

— Джамбула почитать? — Хиваз заглядывает мне в глаза. — Или споем?

И зазвенел колокольчик:

Нам было весело, весело, весело,
Ну что ж ты, милая, курносый нос повесила…

С песней, чеканя шаг, идем в столовую.

Ночь пятьсот третья

Ирина Себрова и я летим в Армавир, в ПАРМ, пришло время ремонтировать наши самолеты. Моторы одряхлели.

Вера Белик вручила мне письмо, адресованное Саше Костенко, а Хорошилова, наш комсомольский вожак, приволокла на аэродром целый мешок подарков.

— Ребятам от нас…

Прибыли на место в тот же день, без приключений. Встретил нас Саша, мы ахнули — сбрил бороду! Уже лейтенант, на груди две медали. Письму Веры обрадовался, покраснел, и южный загар не помог, я заметила.

— Спасибо, — смущенно улыбаясь, сказал он. — Сегодня же напишу ответ. Как она?

— Ночи не спит, — я нахмурила брови, вздохнула. — Страдает, извелась, это письмо орошено слезами…