Звездные раны. Хранитель Силы. Правда и вымысел

— Национал-социализм не может возродиться никогда в том виде, в котором его трактовали вы. Фашизм умрет в течение ближайшего месяца и будет проклят на долгие десятилетия, а возможно, и столетия. И я с удовольствием прикладываю к этому свою руку. Да, некоторое время еще будет витать в умах желание реванша, но ваша химера обречена на гибель, барон. Вы еще пока находитесь в заблуждении, делаете отчаянные попытки спасти положение, создать для будущего возрождения финансовую и материальную базу и одновременно понимаете, что все тщетно. Народы, вольно или невольно втянутые в авантюру и испытавшие поражение вместе с немцами, вас долго не простят, — Пронский говорил в сторону, словно генерала и не было, однако тот все чаще дышал ему в затылок. — Но никогда не простят родственные вам народы, имеющие одни корни и возведенные в статус противника. Уверяю вас, генерал, ваш фашизм обречен на вечное непрощение только за то, что вы извратили и обесценили арийскую идею, идею мирного и естественного объединения народов в третьем тысячелетии. Вы извратили и опорочили всю арийскую символику и даже из свастики — знака вечного движения света — создали знак смерти. И он еще долго будет витать над миром, как ваша черная звезда. Вам казалось, вы завоевали Вселенную, умы и сердца народов, но вас постоянно уводили от истины. Ваш фашизм — игрушка в чужих руках.

Над Берлином вновь взвыла сирена воздушной тревоги. На сей раз самолетах заходили с запада — в ту сторону были обращены лучи прожекторов: до запасной базы на берегу Хафеля оставалось совсем немного. Пронский велел заехать под мрачную, черную арку и дождаться бомбежки.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — натянутым голосом проговорил генерал, когда машина остановилась.

Последние его слова заглушили залпы зенитной артиллерии на набережной и близкий громовой бомбовый гул. Капитан приказал старшине ехать к усадьбе с садом, накануне освобожденной от хозяев.

— Ну а теперь, барон, вы готовы принести в жертву собственного сына? — Пронский обернулся к Томасу. — Да еще в Страстную неделю? Посмотрите, что делается в Берлине! Какие страсти! Апокалипсис!.. И вы готовы доказать любовь к Богу, как библейский Авраам — зарезать собственного последнего сына. Во имя фюрера? Вы же спасаете его идею, барон!

— Нет! Нет! — генерал заворочался, потянул руки. — Это мой единственный сын!

— Зачем же вы ночью пришли в храм? И вошли в него с ножом?.. Это что, порыв отчаяния? Или символическое соединение ваших идей с библейскими? А, может быть, вы, барон, пошли по стопам своих предков, которые тайно служили черные мессы?

— Затмение разума… — пролепетал барон. — Отчаяние! Я хотел взять сына с собой… Но он солдат…

— Вы не похожи на сумасшедшего. Вам дорог сын?

— Безусловно! Мой Томас!..

— Тогда следует быть благоразумнее, — полковник заговорил жестко. — Мне известно, два дня назад в секретном хранилище началась опись и погрузка ценностей, принадлежащих НСДП, с целью эвакуации. Там же находится пакет Веймарских акций — два чемодана «Великая Германия», общим объемом в кубический метр. Гитлер использовал эти бумаги для шантажа промышленников Германии. В дальнейшем предполагается шантажировать новую Германию, которая возникнет после войны, и таким образом прийти к власти. И вы знаете об этом! Я здесь, чтобы изъять акции из оборота, и сделаю это в любом случае. Если вы, барон, не утратили еще остатки разума и отцовской любви, правда, весьма странной любви, обязаны помочь мне. На кон поставлена жизнь вашего сына.

Сыромятнов подогнал машину к воротам усадьбы, несмотря на близкий обвал небесного огня, не спеша открыл ворота и въехал во двор. В отблесках пламени от зенитных орудий, мечущихся по кабине, лицо генерала стало зеленым. А его сын, упершись тупым взглядом перед собой, что-то бормотал, скорее всего, молился.

— Мой сын — солдат, — со всхлипом, будто поперхнулся, вымолвил генерал. — Умереть от руки врага — честь…

— Вы сошли с ума! О чем вы говорите в такую решающую минуту?

— Мой сын Томас — фон Вальдберг!

— Старшина, сходи, погуляй с этим ублюдком, — по-русски сказал Пронский. — Он мешает нам разговаривать.

— Просто погулять? — осторожно переспросил тот.

— Пока да.

Сыромятнов выдернул из кабины подростка со связанными руками и ногами, кинул на землю.

— Давай, раб божий! Скачками!

Генерал не шевельнулся, не издал ни звука. Удерживая за шиворот Томаса, старшина отволок его на несколько метров в сторону и сразу канул в темноту.

— Куда повели моего сына? — наконец спросил генерал.

— На прогулку. Он вам мешает думать, барон. В его отсутствии придут нормальные, отцовские мысли.

— Вы приказали расстрелять Томаса?

— Нет, намазать ему бутерброд!

— Если он умрет, то как настоящий солдат…

— Даже звери защищают своих детенышей, барон, — тихо и со скрытой ненавистью проговорил Пронский. — Никак не ожидал от вас… Интеллигентный, образованный Герман фон Вальдберг превратился в людоеда. Это результат вашего фашизма. Вы полностью деградировали. Неужели не чувствуете этого?