Звездные Раны

– Ты же не знаешь местных порядков! – воскликнул Опарин. – Это вовсе не лагерь! И охрана вооружена… символически! Здесь не убивают! Стреляют не пулями – специальными капсулами. Боеприпасы закупили в Америке, в национальном зоопарке! Они совершенно безвредны.

– Замечательно, – одобрил Насадный. – И гуманно.

– Здесь люди обретают настоящее счастье! – вдохновился тот. – Мы живем в странном заблуждении, в вечном заблуждении. Мы стремимся к Беловодью, и когда находим его – не узнаем. Мы никогда не испытываем текущего, сегодняшнего счастья. Мы ложно сориентированы на будущее! Нам кажется, свет впереди, и бежим от фонаря к фонарю, пока не погружаемся в полный мрак. И лишь тогда обнаруживаем, что жизнь прожита, и прожита впустую… В погоне за призраком нас отучили испытывать удовольствие мгновения! И здесь человек находит все: больной – здоровье, нищий – богатство, обиженный – утешение. Останови кого хочешь, спроси! Да, тут есть определенные законы, режим, правила общежития, а где их нет? Но лучше чувствовать себя в лоне братства, чем погибать в одиночестве среди людей. Может, ты, академик, знаешь другое средство, как облагородить и возродить нацию?

– Не знаю, – сказал он, наконец-то справившись с предохранителем.

– Беловодье – это мечта! – Глаза Опарина засверкали. – Но реальная и достижимая. Потому что создается человеком. Человеческим сообществом! Когда люди собираются вместе, чтобы стать счастливыми. А счастья быть не может, если нет внутренних правил и законов, определенных норм поведения. Это как ритуальная молитва, церковное таинство, где нужно выполнить действия, неподвластные уму. И выполнить их следует не задумываясь и ни на мгновение не сомневаясь. Ты пришел со своим уставом в чужой монастырь.

– Я пришел в свой город. И с автоматом!

– Не убивай его, – вдруг вмешалась Дара. – Посмотри, он ведь блаженный. Здесь все блаженные.

– Оставить в живых – поднимет тревогу…

Она вышла из-за спины академика, и журналист лишь сейчас увидел женщину, вжался в постамент, а секунду назад не боялся ствола, упертого в живот.

– Не надо, – попросил беззащитно. – Не хочу…

Дара подняла свою роковую руку и легонько стукнула в лоб костяшкой указательного пальца. Глаза Опарина полыхнули огнем, зрачки расширились, и взгляд тотчас угас. Каменная баба поднесла трубу к губам, и театральную площадь огласил низкий, смикшированный звук, напоминающий вздох облегчения.

– Теперь ступай, – велела Дара. – И никогда не оглядывайся назад.

Журналист открыл рот – силился что-то сказать, но лишь гримасничал, лишенный дара речи…

С лестницы, ведущей к воротам катакомбного цеха, просматривались все подходы к нему, охраняемые двумя братьями в белых балахонах, третий стоял у калитки, и все с ружьями на изготовку – вероятно, после ночной тревоги объявили усиленный режим несения службы. Идти под прикрытием Дары и все-таки видеть направленные на тебя стволы было неприятно, и оттого жестче и бескомпромисснее становились руки, сжимающие автомат.

– Думай обо мне! – еще раз предупредила спутница. – Почему-то я теряю тебя!

Академик думал и спускался медленно, чтобы не потревожить снег на ступенях: охранники и так слышали скрип, настороженно озирались и водили ружьями. На середине лестницы – там, откуда ночью ему пришлось бежать, Дара положила ему руку на плечо и остановила.

– Погоди… Ты как обо мне думаешь?

– Хорошо, – сказала Насадный.

– Нет, я не об этом… Ты думаешь неправильно! Нужно держать в сознании мой образ!

– Я и держу…

– Не смей думать обо мне как о женщине! – сурово прошептала она в ухо, обжигая дыханием.

– Стараюсь… Не получается, – признался он сквозь стиснутые зубы.

Дара неожиданно сдернула с него шапку, потом забралась холодной рукой под свитер и сняла с шеи талисман с зашитой в него манорайской солью.

– Так будет лучше!

Спустившись вниз, Насадный послушал через дверь, что творится в штольне, и осторожно потянул ручку калитки. Отвлеченный Дарой охранник тем временем увидел что-то на горбатом мосту и закричал своим товарищам:

– Глядите!.. Видели – нет?!.. Да вон же, вон!

Академик закрыл за Дарой калитку и осмотрелся: сразу же от входа было включено дежурное освещение, на рельсах пустые вагонетки, знакомые стены, сводчатая кровля, дощатый пешеходный настил – и ни звука…

Установка находилась в «подвале» штольни, в специальном замурованном боксе, замаскированном, по замыслу академика, тем, что поверх заделанного входа пролегали рельсы и этот деревянный тротуар. Академик пошел по шпалам – доски под ногами обычно гремели, и вообще здесь любой звук многократно усиливался, как в храме с хорошей акустикой. Редкие фонари на стенах роняли овальные пятна света, и он шел по ним, как по солнечным зайчикам. В двадцать третьем пятне как раз и был залитый бетоном вход в бокс…

Ступив на двадцать второго «зайчика», Насадный увидел, что впереди на его пути зияет большая дыра, обнесенная поручнями, и оттуда вырывается яркий поток света. Рядом на рельсах стояла вагонетка с мощным авиационным теплодувом, какими в зимнее время на севере разогревают самолетные двигатели.