Звездные Раны

– Езжай, разберись и назови мне виновных! – приказал Аквилонов, собирая щепки, и вдруг швырнул их снова на пол. – Не то сказал!.. Если не сможешь спасти мою честь – спаси честь экспедиции. Помню, предупреждал… Но не убедил меня! А должен был убедить! Я ведь старик, Зимогор, а с нами тяжело… Езжай, найди причину, пока Ангел свою стаю туда не привел.

Он был побежден! Он сломался, разлетелся в щепки, как дубовая линейка в его руке. Однако Зимогор не испытал мстительных чувств, напротив, первый раз увидел перед собой гордого, но чувствительного человека…

И тогда еще было предчувствие, что Аквилонов больше не поднимется…

Авария на скважине в Горном Алтае как бы подразумевалась изначально, и откровения Ячменного не звучали такими уж откровениями. Дело в том, что еще до заброски сюда людей и техники он, будучи тогда главным геологом, приезжал сам, чтобы задать точку для скважины – вбить железный репер, определившись на местности. Заказчик требовал точности чуть ли не до миллиметров и независимо от того, удобно будет размещать там буровую или нет. Поэтому Олег взял с собой топографа с теодолитом и сам таскал рейку, когда делали инструментальную привязку. Конечно, с точки зрения разумности следовало бы задать скважину не на альпийском лугу, а на километр ниже, поближе к воде, которой требуется огромное количество на алмазном бурении: внизу был густой лес – не нужно натягивать маскировочные сети, и текла приличная горная речка, так что нет смысла прокладывать трубопровод, ставить дополнительные насосы и копать зумпф для сброса и отстоя отработанной промывочной жидкости. Но воля и инструкции заказчика были жестки, да и деньги, отпущенные на этот проект, весьма соблазнительны: в экспедиции с финансированием последнее время было худо, а один этот заказ позволял безбедно прожить целый год, поскольку Аквилонов и проектный отдел сумели спрятать в смете почти семьсот тысяч «лишних» долларов.

Заказчик смету не урезал ни на цент, и тогда Иван Крутой расщедрился, отдал в партию Ячменного экспериментальный буровой станок.

Когда Зимогор с топографом, медлительным, пенсионного возраста человеком, бродили по весеннему, только что вытаявшему альпийскому лугу с рейкой и мерной лентой, откуда-то сверху к ним спустился алтаец средних лет, кривоногий, низкорослый человек в пастушьей одежде: в этих краях держали когда-то огромные стада пуховых коз, и все местные жители были пастухами. Теперь колхозы рассыпались, но пастухи остались, хотя занимались бог весть чем.

– Ты кто? – спросил он без всяких прелюдий.

– Я землемер, а ты? – между делом отозвался Олег.

Но вместо ответа пастух оперся на посох и прищурился.

– Зачем ты меряешь землю? Хочешь продать?

Сквозь спокойствие местного жителя проглядывало тяжелое недовольство.

– Почему же обязательно продать? – засмеялся Зимогор. – Начальство сказало – измерить, вот и меряю.

– Измеришь и продашь! Всё уже продали, осталась одна земля!

– Да я ничего не продаю! – еще веселился он. – Да и кому нужно покупать горы?

– Начальники твои продадут! – был ответ. – Откуда приехал?

– А ты-то кто такой, чтобы спрашивать?

– Я хозяин этой земли!

На самом деле земля тут была прекрасная, разве что пахать и сеять нельзя, повсюду камень, – только любоваться. Но кто сказал, что Бог создал землю, чтобы от нее только кормиться? Должны же быть и места, сотворенные, как полотна художников, для радости глаза и души. И Господь, имея высший талант живописца, после унылых Алтайских степей расщедрился на краски и форму, вдохновился и написал картину «Горный Алтай», а в ней еще одну – «Манорайская впадина».

Зимогор тихо шалел от красоты и иногда непроизвольно останавливался и замирал: хотелось смотреть вдаль, и когда глаз медленно достигал горизонта – окоема, как говорили в старину, – что-то происходило, зрение становилось невероятно острым, орлиным, так что он за десятки километров начинал видеть мельчайшие детали: крошечный водопад, горного козла на тающем леднике, птиц кедровок в пышных кронах кедров…

И еще было предощущение радости, ожидаемой неизвестно откуда и по какой причине.

Вероятно, то же самое видел и топограф, потому что время от времени старательно пыхтел и сетовал, что здесь оптика атмосферы имеет какие-то особые свойства.