Звездные судьбы. Исторические миниатюры

Потемкин уехал, а новый фаворит спешно стал обживать его дворцовые апартаменты и искать поддержку у многочисленных врагов светлейшего. Одним из немногих, отвергнувших эти авансы, был… Григорий Орлов:

— Рано радуешься, — предупредил он Завадовского. — Думаешь, тебе замены не найдут? Ошибаешься: где взвод побывал, там и батальону место сыщется.

Обиженный Потемкин, отъехав от двора, сообразил, что от Екатерины-то он уйти может, но кто же без него задуманные дела совершать будет. И с ролдороги вернулся. С грохотом растворил двери в парадную залу во время «Большого приема» и появился перед императрицей и придворными во всем блеске своих регалий. Непобедимый. Незаменимый.

— Ты звала, матушка? — обратился к Екатерине. — Так вот я, приказывай.

Императрица молча сошла со ступенек трона и, подав Потемкину руку, удалилась с ним в свои покои. И там обняла:

— Вернулся, единственный мой…

Что правда, то правда: первым быть не мог, последним — не стал, единственным — остался. И, прервав интимные отношения с Екатериной, достиг таких высот, каких в истории немного примеров сыщется. Даже фаворитов императрица заводила с одобрения светлейшего, который отныне ревностно относился лишь к делам государственным, предоставив дела любовные молодым «охотникам». Только последний, Платон Зубов, был избран лично Екатериной. И вот это уже означало окончательное падение светлейшего. Но произошло это лишь пятнадцать лет спустя.

Сознавая свои заслуги, Потемкин понимал, что раболепствующая перед ним толпа придворных не имела даже отдаленного представления о его деятельности и низкопоклонничала лишь перед силой его блеска и богатства. Он для них был всего лишь «вельможей в случае», каковыми были и Васильчиков и Завадовский. Никого не интересовало, почему Потемкин «попал в случай», каждый судил об этом в меру своего воображения.

Потомки недалеко ушли от его современников, и большинство из них отмечало и отмечает лишь пятна, бывшие на этом солнце, тем более, что официальная историография, вплоть до событий 1917 года, всячески старалась обойти вопрос о фаворитах великой императрицы, как бы их вовсе и не было, и посему до небес превозносила заслуги всех, кто попадал к ней «в случай». С тем большим наслаждением историки и литераторы кинулись оповещать публику о «шалостях» матушки-Екатерины и о том, что все её фавориты — без исключения! — были лишь пустоголовыми призовыми жеребцами-производителями. Хотя известно, что, шарахаясь из крайности в крайность, правды не получить, и все же…

Так вот, Потемкин был прирожденным государственным человеком и достаточно много сделал для блага России (не забывая, впрочем, и себя, и своих близких — так когда на Руси было иначе?). Как видно из его докладов императрице, его особенно занимал вопрос о южных границах России и в связи с этим — судьба Турции. В особой записке он начертал целый план, как овладеть Крымом: программа эта, начатая в 1776 году, была выполнена в действительности. Именно Потемкину принадлежал так называемый «греческий проект», предполагавший уничтожить Турцию вообще, разделив её между Россией и Австрией, и возложить корону нового византийского императора на одного из внуков Екатерины. Именно поэтому второй внук монархини был назван Константином и его кормилицей стала гречанка. Больше, увы, ничего осуществлено так и не было, но зато какой размах!

«Это будет не простая война, — писал Потемкин своей августейшей подруге, — а новый российский крестовый поход, борьба креста и луны, Христа и Магомета. Чего не сделали, не довершили крестоносцы, должна сделать, довершить Россия с Великой Екатериной. Я здесь, в груди моей, ношу уже давно уверенность, что Россия должна совершить это великое и богоугодное дело — взять и перекинуть луну через Босфор, с одного берега на другой, в Азию».

Мечты так и остались мечтами, но даже попытки реализовать этот проект принесли России несомненную пользу: они расширили границы империи на западе и на юге, проложили дороги в Грецию и на Кавказ и позволили не только принять участие в разделе Польши, но даже извлечь при этом разделе максимальную для России выгоду. Это — не великодержавный шовинизм с моей стороны. Это — история.