Звездный час майора Кузнецова

— Мы все сейчас, как ученики, — сказал Кузнецов, поняв его взгляд. — Много еще будет крови и ошибок, пока научимся воевать.

— У кого? У наших врагов?

Кузнецов промолчал, нахмурившись.

— Считаю своим долгом доложить, — не унимался лейтенант. — По мнению разведчиков первого батальона, трофейное оружие лучше нашего.

— Кто это сказал?

— И так видно. Они не сдали немецкие автоматы.

— Я проверю, — сказал Кузнецов. — Отложим этот разговор.

— До каких пор?

— Сейчас не до разговоров.

И, словно подтверждая его слова, издали донесся истошный крик:

— Во-озду-ух!

Самолеты ходили кругами, то удаляясь, то повисая над самой головой, и все сыпали, сыпали черные капли бомб. Потом к глухим разрывам прибавился резкий сухой треск, и Кузнецов понял: мины. Значит, немцы сосредоточились где-то близко?

Кузнецов разослал посыльных с приказом быть готовыми отразить контратаку врага и держаться во что бы то ни стало. С опушки он увидел медсестру Астафьеву, бегущую через поле. Она кидалась в дымящиеся воронки.

— Куда? — кричали ей. — Стреляют же!

Выплевывая землю, она добродушно отвечала:

— Где теперь не стреляют? Война ведь, разве не знаете?

Больше Кузнецов ничего не слышал. Вихрь огня всплеснулся перед глазами и закрутил, понес куда-то, словно сухой лист, сорванный осенним ветром...

А потом он услышал свист, тихий и ровный. С трудом приоткрыл глаза, увидел беспомощно повисшую, подрубленную верхушку березы и голые оборванные ветки.

«Куда прячутся птицы во время бомбежки?» — подумал он, оглядывая дерево.

— Очнулся! — сказал кто-то над ним и вздохнул так облегченно, словно до этого совсем не дышал, ждал.

Кузнецов скосил глаза, увидел полосатое от слез лицо медсестры Астафьевой.

— Не надо плакать... Всех жалеть — сердце разорвется... — сказал он словами своей матери — такой же печальницы за всех близких и неблизких ей людей.

— Потерпите, товарищ майор, сейчас машину подадут.

— Помогите... встать.

Он поднялся и потряс головой, чтобы прогнать муть, застилавшую глаза.

— Что у меня?

— Плечо. Осколок большой был. Это ничего, больно только, а так ничего. Месяц полечитесь — все пройдет, — торопливо говорила медсестра.

Кузнецов удивленно посмотрел на нее.

— Вы идите, Астафьева, работы у вас сегодня много...

Где-то за лесом разом ударили пулеметы, посыпались разрозненные винтовочные выстрелы и, словно огрызаясь, коротко и часто захрипели автоматные очереди. Молотами застучали взрывы гранат. И вдруг все стихло. Издали доносился только приглушенный расстоянием гул, похожий на стон.

— В штыки пошли. Гонят немца, раз автоматов не слыхать. А то бы...

Сознание вдруг обожгла мысль, что там идет бой, а он здесь со своей пустяковой раной.

— Где комиссар?

— Там.

— Начальник штаба?

— Тоже там.

Мотоцикл долго колесил по изрытому минами полю, догоняя шум боя. Батальоны, отразив контратаку, погнали гитлеровцев дальше, сбивая мелкие заслоны, не останавливаясь, опьяненные успехом.

Навстречу вразброд шли легкораненые, сверкали на солнце ослепительно белыми повязками, виновато улыбались командиру полка. Обогнув небольшой лесок, Кузнецов увидел скачущего навстречу всадника. Это был связной от первого батальона. Лихо вздыбив коня перед мотоциклом, он соскочил и шагнул к коляске, чистый и аккуратный, как на учениях, — ремешок фуражки под подбородок, пряжка ремня натерта до блеска. Он доложил, что батальон попал под неожиданно сильный огонь и залег.

— Где? — спросил Кузнецов, раскидывая планшетку с картой.

— Здесь, — связной уверенно показал коричневые зубчики небольшого овражка.

— Окопаться и ждать приказаний.

Конь потянулся губами к планшетке, уронил на карту клок пены.

— Извините, товарищ майор, он у меня такой любопытный.

Связной стал разворачивать коня, и Кузнецов не удержался, потрепал здоровой рукой вздрогнувшую скользкую шерстку, почувствовав вдруг острое желание самому вскочить в седло, помчаться без мотоциклетного треска, чтоб только стук копытный да ветер в ушах. Еще раз протянул руку, но уже не достал быстро отступившего коня...

Привыкшие к закономерностям в жизни, люди невольно ищут их и в смерти. Так рождается на фронте вера в приметы, в предчувствия. Никто в тот миг не обратил внимания на жест командира полка, на его руку, не доставшую коня. Но все запоминается. Уже через несколько дней бойцы начнут говорить об этом, как об особой проникновенности чувств, толкнувшей его к последней ласке. «Он как бы хотел проститься», — скажут бойцы. И осудят связного, поспешившего увести коня...

Быстрым красивым наметом конь уходил через поле, к дальнему лесу. Вдруг он вздрогнул, будто оступившись, повернулся, прошел несколько боком и рухнул на колени, выкинув седока далеко вперед. Кузнецов видел, как связной тотчас вскочил, перекинул из-за спины карабин и, припав на колено, стал посылать пулю за пулей в верхушку разлапистого дуба, стоявшего на опушке. Из леса выбежало несколько красноармейцев. Они тоже стали целиться в густую крону дерева, и над полем пронесся неровный перестук автоматов.

Когда Кузнецов подъехал, под дубом уже лежал на спине сухощавый немец, глядел в небо бесцветными мертвыми глазами.