Звездный дождь

Гостиница словно горела изнутри. Окна отливали красным, из-под дверей бил свет. За освещенными стеклами скользили тени и слышались голоса. А когда Клод открыл дверь, зал гостиницы напомнил "Сказание о карах грешным".

Люди лежали везде – между столами, на скамьях, на снесенных из комнат матрацах.

Кто-то плакал. Кто-то стонал, глухо и безнадежно. Чей-то голос умолял позвать душеспасителя. Кто-то молча лежал, вытянувшись на подстилке.

– Этого выносите.

Сильно пахнет заваренным копыльником. У очага на столе – тяжелый котел, из него по кружкам разливает отвар…

– Папа!

Сначала отец не узнает его. Он непонимающе щурит глаза… а потом у него начинают дрожать руки.

– Клод, мальчик! Как ты здесь… ох, малыш, что же ты…

Отец с десяти лет не называл его малышом.

Время к рассвету, и книги не врут о гиптасе – он выпивает жизнь из всех. Ему все равно, молодой человек или старый. Трезвый или пьяный, как та компания, что еще две нитяницы назад горланила песни на втором этаже. Мужчина или женщина… Ивонетта тоже здесь. И ей тоже не уйти отсюда – она уже кашляет. Как отец. Как Марко. Как маленькая девочка у очага, которая дрожит и не может согреться.

Никто не приходит к ним на помощь. И – он почему-то твердо в этом уверен – никто не придет. У Ордена не хватает магов? Или они разучились лечить? Здесь только отец и лекарь с улицы Пекарей. Они как-то смогли успокоить людей, уговорить их сидеть по домам, организовать прием больных, наладить раздачу горячего питья от жара и озноба. Они смогли… пока.

От усталости ломит все тело. Обвязка словно жжет лицо – кажется, он забыл ее смочить. Помогал Ивонетте и забыл. Дышать тяжело, хочется пить, а здесь нельзя.

И что-то случилось с глазами – люди виделись как-то странно, они словно выцветали на несколько мгновений, и тогда в груди у них виделось что-то вроде двух фасолин. Больших, в полгруди. У кого-то в красных точках. У кого-то в пятнах. А у Кларины, вдовы хлебника, сплошная краснота…

Что это? Он сходит с ума…

– Лекарь, помоги. Моя дочка…

– Лекарь, пить…

– Эй, кто там?

– Клод, я не вижу… – Ивонетта, только что бродившая среди больных с подносом кружек, замирает прямо на проходе. – Я не вижу…

Он помогает присесть, гладит волосы, шепчет что-то бессмысленно-ласковое. И закрывает глаза, потому что не может, не может, ничем не может помочь!

А у нее уже не точки – пятна. Что это? Они растут как живые… Что это такое?!

Что это, будь оно проклято? Убирайся! Уйди из нее!

И почему оно… тает… под моими… руками?

Ивонетта спит, когда Клод выносит ее воздух и укладывает в беседке у цветочного куста. Она спит и не кашляет. Нет озноба. Нет жара. Может быть, это случайное совпадение? Может, Ив и не болела?

Может…

Только вот те красные пятна в ее груди… они тоже пропали. Они пропали, когда он обнял Ивонетту, просто растаяли. И она перестала кашлять…

– Эй… – окликает тихий голос от дверей. Марко! – Слушай, мне как-то полегче стало. И вижу хорошо, и грудь не жжет больше. Помочь чем-то не надо? А то вы уже с ног сбились.

К полудню умерли еще пятеро – помогать им оказалось слишком поздно. А остальные спали. Спала девочка у очага. Спал лекарь с улицы Пекарей. Беспокойно ворочаясь, спала кружевница Аурела – она все тревожилась, как там без нее дети.

Сон был тяжелый (может, Марко и зря насыпал в отвар сонного порошка), но их больше не бил грудной кашель, от которого темнело в глазах…

Они просто спали…

Сам ученик ювелира, кстати, отвар не пил, а вместе с Клодом ходил по домам и помогал уговаривать перепуганных людей впустить их и показаться лекарю. Мол, лекари придумали отвар, от которого не заболеешь.

У самого Клода уже не было ни сил, ни слов. Для него все слилось в бесконечную череду действий. Пройти по мостовой в красноватых отблесках. Постучать в дверь. Войти, осмотреть людей. Улучить момент и прикоснуться, чтобы красные точки не росли, чтобы исчезли… чтобы никогда больше не появились.

Мыслей тоже не было. Он потом подумает обо всем. Когда все кончится…

Запах – вот что его разбудило.

Он успел привыкнуть к запаху дыма, запаху пота и лекарственных отваров – запахам болезни. А сейчас это все куда-то исчезло, и голова кружилась от аромата куриного супа.

Живот сердито заворчал, требуя это одуряюще-ароматное себе.

Клод открыл глаза.

Рядом никого не было. Занавеска на кровати задвинута, табурет пустой. И самое интересное, он не помнит, как добрался до кровати. Но если пахнет супом, а не заваренным копыльником, значит, все наладилось? Он приподнялся на локте и кое-как прихватив слабыми пальцами край занавески, отодвинул ее в сторону.

По глазам хлестнуло светом. Он зажмурился…

День.

В гостинице было почти пусто. С пола исчезли почти все матрацы и подстилки. Все кончилось? На втором этаже слышалась бодрая суета, что-то двигали, переговариваясь совсем не больными голосами.