Звездный единорог. Пьесы

Старик. Меня попросили написать пьесу под названием "Смерть Кухулина", последнюю в серии пьес о его жизни и смерти. Попросили же меня, потому что я допотопный старик и замешан на той же отжившей романтике, что и эта пьеса. Стар я так, что давно забыл имена отца и матери, если только я в самом деле не сын Тальма {Тальма Франсуа Жозеф (1763-1826) – французский актер.}, как мне нравится думать; Тальма тоже был стариком, друзья и приятели которого все еще читали Вергилия и Гомера. Когда мне сказали, что я могу сочинять, как хочу, я написал на газетном клочке пару основных положений. Меня бы устроила аудитория в пятьдесят или сто человек, но если вас больше, то прошу не шаркать ногами и не переговариваться, когда актеры будут произносить свои реплики. Так как я писал пьесу для людей, которые мне приятны, уверен, что в наш продажный век таких не может быть больше, чем было на первом представлении "Комуса" Мильтона. Мои зрители наверняка знают старые сказания и пьесы мистера Йейтса на сюжеты ирландских легенд, ведь как бы ни были они бедны, у них есть свои библиотеки. Если же сегодня пришло больше ста человек, то среди них обязательно найдутся люди, образовывавшие себя в разных книжных и им подобных сообществах, то есть лжеученые, воры-карманники, самонадеянные твари. Почему карманники? Я объясню, вы поймете.

За сценой слышатся барабан и флейта, потом опять наступает тишина.

Наши музыканты. Я попросил их подать мне знак, если очень разволнуюсь. Доживите до моих лет – тоже станете не в меру чувствительными. Сегодня вечером вы еще услышите их. Наших певца, флейтиста и барабанщика. Они играли и пели на улицах; там я нашел их, всех по отдельности, и теперь буду учить, если не умру, музыке бродяг, то есть музыке Гомера. Обещаю вам и танец. Это мне захотелось ввести танец, потому что если нет слов, то нельзя ничего испортить. Так как должна танцевать Эмер, то не обойтись без отрубленных голов – я стар, и не мне исправлять мифологию – должны быть отрубленные головы, перед которыми она танцует. Поначалу мне пришло на ум вырезать деревянные головы, но потом, нет, чтобы она танцевала правильно, лучше всяких голов будут крашеные деревяшки в виде параллелограммов. Однако в тупик меня поставила другая проблема, как найти хорошую танцовщицу; одну такую я знал, но ее больше нет; а ведь это должна быть трагикомическая танцовщица, трагическая танцовщица, потому что ее рвут на части любовь и ненависть, жизнь и смерть. Три раза я плевался. Плевался на балерин Дега. Плевался на их короткие туловища, на их скованность, на их пальчики, на которых они крутятся, как волчки, но больше всего на их лица, как у горничных в отелях. Пусть бы на них вовсе не было отпечатка времени, пусть бы они были, как Рамзес Великий, но только не горничными, не обыкновенными служанками. Я плевался! Плевался! Плевался!

Сцена темнеет. Занавес падает. Начинают играть флейта и барабан и играют до тех пор, пока занавес не поднимается над пустой сценой. Проходит полминуты, и появляется Эйтне Ингуба.

Эйтне

Где Кухулин?
Из глубины сцены появляется Кухулин.
К тебе я от Эмер.
Твоя жена меня к тебе прислала,
Чтоб ты забыл о лени, ибо Медб,
С собою взяв из Коннахта злодеев,
Амбары и дома жжет в Эмайн Маха:
Твой дом в Муиртемне уже сгорел.
Не думай о причинах этих бед,
Скачи на битву, смерти не страшась.
Готова сцена, выход за тобой.

Кухулин

Ты опоздала с вестью. Я все знаю,
Уже послал гонца собрать людей,
Вот жду его. А что там у тебя?

Эйтне

Где? Ничего.

Кухулин

Да у тебя в руке.

Эйтне

Нет.

Кухулин

Нет? А что тогда в руке ты держишь?

Эйтне

Ах, это! Как оно ко мне попало?
Я прямо от Эмер,
Мы встретились.
Поговорили.

Кухулин

От Эмер письмо.
В нем о другом. Промедлить, верно, должен
До завтра я. На сей раз ждет меня
Беда, из коей мне живым не выйти.
Наутро ж Конал Кернах будет тут
С великим воинством.

Эйтне

Не понимаю.
Кто и зачем письмо вложил мне в руку?

Кухулин